Та молчит.

Смотрит то на меня, то на Дарину.

Поразительно, как болезнь меняет людей.

Я надеялась, что женщине с такой силой духа и упрямством, как у госпожи Даниловой, будет под силу восстановиться.

Но, увы…

То, что я вижу перед собой это лишь бледное подобие той блистательной Антонины Михайловны.

Да на ней все те броские драгоценности, довольно яркий и искусный макияж, прическа, элегантный трикотажный костюм, но…

Ничто не может скрыть перекошенные мышцы лица, потухший взгляд и удушающий флер больного тела вперемешку с лекарствами.

Она умирает…

Мучительно и неотвратимо.

И мне от этого осознания очень не по себе.

Ведь, когда-то, давно-давно, находясь в отчаянии и безумии я желала ей смерти.

И теперь это воспоминание рваным комом горькой вины тревожит душу.

— Да-ри-на, — слова даются женщине с трудом, — По-дой-ди.

Девочка подходит с опаской.

Отвыкла она от бабки.

Она и раньше-то не особо ее жаловала, а сейчас, когда та в инвалидном кресле и того больше.

Антонина Михайловна осторожно, с трудом ворочая языком во рту задает Дарине какие-то вопросы. Та не особо хочет отвечать и по обыкновению молчит, считая разглядывание пони на юбке своего платья гораздо более интересным занятием.

Я разливаю чай и даже немного расслабляюсь, как вдалеке дома громко хлопает дверь, затем раздаются быстрые стремительные шаги и громкое:

— Мама, Любовь Борисовна! Я дома!

Я застываю с чашкой чая в руке, обращая свое внимание на двери, где в следующее мгновение появляется Игорь.

Высокий, красивый, несущий в себе, какой-то непостижимый заряд позитивной энергии. Он широко улыбается и первым делом подходит ко мне:

— Привет, Оля, — мягко говорит он, — Рад тебя видеть.

Я, скупо киваю в ответ, слишком ошарашенная его появлением.

— Папа! — кричит Даринка и бежит к отцу.

Его она любит.

Наверное, даже больше, чем меня.

В грудине больно отдается укол злой ревности.

Я не должна думать об Игоре плохо, но отчего-то не получается.

Его присутствие здесь поднимает в душе ядовитую волну боли и ненависти, к этому человеку. Те чувства, что когда-то отпустили, болезнью возвращаются.

Как он может так легко и радостно улыбаться дочери, на которую по факту забил?

Вот точно, если люди, у которых ни стыда не совести, и мой бывшим муж один из них.

— Ну, а у тебя как дела, Оля? — спрашивает он, вальяжно усаживаясь за столом.

— Нормально, — нехотя буркаю я и прячу глаза в чашке с чаем.

— Мне чайку нальешь? Устал с дороги, как собака.

Что поделать.

Приходится наливать ему чай, накладывать торт.

— А ничего посущественнее нет? — спрашивает и почему-то смотрит на меня, будто я тут хозяйка в доме.

Молча пожимаю плечами, мол, пойди и сам посмотри.

Не думал же он, что я побегу на чужую кухню обед ему накладывать.

Да я и на своей-то не стала этого делать. Приятного человека и угостить приятно, а Игорь мне давно глубоко неприятен.

— Папа, — встревает Дарина, — Ешь тортик. Он вкусный.

Столько слов подряд от Дарины в это семействе еще не видели.

— Вау, — восхищается Игорь, — Ты так здорово стала говорить. А расскажешь еще что-то? Как ты живешь у тети Оли?

И девочка рассказывает, коверкая слова, местами уходя от сути, но выкладывая все.

И про собаку, и про кошку и, естественно, про… дядю Максима.

Недавно мы с Максом ездили в торговый центр и провели целый день в парке развлечений. Дарина была, как и любой ребенок ее возраста просто в восторге.

Теперь же девочка взахлеб делится впечатлениями.

Дядя Макс то, дядя Макс сё.

Слушая весь этот восторженный лепет, бывший муж переводит на меня взгляд, а в нем все: и злость, и ревность и неясная мне обида.

Дядя Макс оказался папой лучше, чем ты?!

Так не я в этом виновата.

А ты сам.

— Понятно, — тяжело роняет Игорь и, вероятно, делает какие-то свои выводы.

Мне как бы на них откровенно плевать, но в груди поселяется напряжение.

И не зря.

— А я вот с работы уволился?

— Ч-то? За-чем-м? — изумленно смотрит на него Антонина Михайловна, — Долж-ность же?

— Да бог с ней с должностью, — отмахивается Игорь, — Я здесь нужнее.

И вновь смотрит на меня.

Долго и пронзительно.

— Кх-х, — прочищаю горло и спрашиваю, — И чем же ты будешь заниматься в нашем захолустье?

Тонкий намек на то, что у Игоря всегда были на первом месте свои амбиции, которые он вероятно не очень-то успешно смог реализовать в столице.

— Центром займусь. Мама сейчас не может им руководить по понятным причинам. Там сейчас полный развал. Придется потрудится, конечно, но я не боюсь трудностей. Дарина опять же растет без отца… Это неправильно.

— Она и без матери растет, — сухо напоминаю я о существовании Влады.

Игорь несколько мгновений думает, а после говорит:

— У Влады теперь другая семья и другие интересы. По итогам развода суд определил место жительства Дарины со мной. Так оно и будет. Видит Бог я долго терпел Владу и сносил все ее выходки, но и моему терпению пришел конец. Больше она дочь не увидит.

Я чуть чаем не поперхнулась.

Вы поглядите на него: ну просто мученик!

Как он ловко ситуацию повернул в свою сторону.

— Но Влада все же ее мать, — с нажимом повторяю я, — Когда-нибудь она захочет общаться с девочкой.

— Влада алкоголичка законченная и дура!

И столько в его словах возвышенного праведного гнева, что я не удерживаюсь от саркастической шпильки:

— А раньше ты так не считал. Как же все меняется…

— Об этом я тоже