Она сидела, отвернув лицо, упершись взглядом куда-то за мое плечо. Ее шея и плечи были алыми. Она дышала часто и поверхностно, грудь высоко вздымалась под черным кружевом лифчика, который внезапно казался самым хрупким и важным предметом во вселенной.

— Ирис… — попытался я выдавить что-то остроумное, но голос был хриплым и неуверенным. — Новый метод переговоров? Очень… убедительно.

— Заткнись! — прошипела она, резко повернув голову. Ее глаза, влажные от гнева или чего-то еще, сверкнули. — Ты добился своего? Унизил? Выставил дурочкой? Доволен⁈

Ее близость, ее тепло, ее ярость — все это сбивало с толку. Я попытался собраться.

— Если будешь послушной… — начал я, пытаясь звучать властно, но выходило скорее сдавленно. — … и будешь свято блюсти договор… то, может быть… я дам тебе недельку испытательного срока. Без вышвыривания…

Она не дала мне договорить. Ее глаза сузились. В них мелькнуло что-то дикое, отчаянное. Ее руки взметнулись за спину. Ловкие пальцы нашли застежку черного кружевного лифчика. Щелчок. Еще щелчок.

— Не смей… — успел я прошептать, инстинктивно поняв ее намерение.

Но было поздно.

Прежде чем я успел хоть мельком увидеть обещанную, невероятную красоту, скрытую под кружевом, Ирис резко наклонилась. Одной рукой она прижала мою голову к своей груди. К той самой груди, которую только что освободила. Не к обнаженной коже — нет. К теплой, упругой плоти, все еще прикрытой теперь уже расстегнутым, но не снятым лифчиком. Черное кружево легло мне на лицо.

И мир погрузился в темноту, тепло и… невероятную, душистую мягкость.

Боги…

Мои мысли превратились в хаотичный вихрь:

Мягко… Горячо… Душисто… Она пахнет… гневом и жасмином? Задыхаюсь… Но это… приятное удушье? Что она делает⁈ Это месть? Унижение? Или… что-то еще? Почему я не сопротивляюсь⁈ Почему мое тело онемело? Руки… куда девать руки⁈ Не двигаться! Никаких движений! Она убьет! Но… черт возьми… это…

Я замер. Не мог дышать, не мог думать. Только ощущал. Огромную, нежную тяжесть, прижатую к моему лицу. Тепло, исходящее от нее. Бешеный стук ее сердца где-то очень близко. Легкую дрожь в ее руке, держащей мою голову. И всепоглощающее смущение, смешанное с диким, запретным возбуждением.

Я слышал ее прерывистое дыхание где-то сверху. Чувствовал, как вся она напряжена, как струна. Она не двигалась. Просто держала меня там, в плену тепла, кружева и своего неистового стыда и гнева.

Эх, Ирис… — пронеслось в последней осознанной мысли. — Видимо, тебя действительно не исправить. Даже… такими экстремальными воспитательными мерами.

Конечно, произнести это вслух я не мог. Мой рот был занят, поглощен ею целиком.

Я сжал в ладонях ее упругие ягодицы.

— С-с-скотина… да… господин, — прохрипела Ирис, словно каждое слово вырывалось из плена.

Я отстранился от ее груди. Лифчик соскользнул на колени, обнажая их — два совершенных, дразнящих плода. Желание утолить их жажду жгло изнутри, но руки… чертовы руки были уже заняты. Ах, если бы у меня была еще одна пара!

Ирис властно подняла мое лицо к своим глазам. В них клокотала ярость, презрение, но сквозь эту бурю пробивалось что-то новое — покорность. Ей было трудно принять эту роль, страшно превратиться в марионетку богатого дурака. Но дурак ли я теперь? И имеет ли это значение?

— Смущаешься? — усмехнулся я, приподняв бровь. — Не припомню за тобой такого.

— Я… этого тебе не прощу… — прошипела она сквозь зубы, в глазах плясали искры ярости.

— Тогда, может, благоразумнее будет ретироваться? — предложил я, наслаждаясь ее замешательством.

Ирис застыла на месте, словно вкопанная, не в силах пошевелиться.

«Ну же, прояви хоть каплю инициативы!» — мысленно подгонял я ее.

— Ты не уходишь, — констатировал я с самодовольной ухмылкой, зная, что попал в цель.

— Не ухожу, — с вызовом подтвердила она, гордо вскинув подбородок.

— Превосходно. В таком случае, вот мой новый приказ, — промурлыкал я, чувствуя, как разгорается вожделение. — Твой господин изнывает от жары, вызванной твоей драмой. Будь добра, освободи меня от этих одежд. Разве это не входит в твои обязанности?

Лицо Ирис вспыхнуло пунцовым, как закатное небо. Что скрывалось за этим румянцем? Досада? Волнение? Желание? Непостижимая тайна. Она поднялась, и в ее взгляде промелькнуло что-то, заставившее мое сердце учащенно забиться. Медленно, словно оттягивая неизбежное, ее пальцы коснулись пуговиц моего дурацкого аристократического камзола. Каждое движение было пронизано напряжением, и это лишь подливало масла в огонь моего возбуждения.

И вот мы стоим друг напротив друга, почти обнаженные. На мне нелепые, хоть и дорогие трусы, а на ней — дьявольски сексуальные… и, кажется, влажные?

— Почему замерла? Продолжай, умоляю, продолжай.

Ирис опустилась на колени, с гримасой отвращения стянула с меня трусы, и тут же отшатнулась, взвизгнув от омерзения.

— Фу! Да от тебя несет!

— А мыть кто будет? Я князь, по-твоему, или крестьянин? Впредь думай, с кем имеешь дело, чтобы потом не кусать локти.

— Господин, молю, я…

Я перехватил её руку и положил на себя. Она не смотрела на меня, лицо её сморщилось, но рука начала своё движение.

Так продолжалось с минуту.

— Вы скоро? А… глоть? — Мое терпение лопнуло. Я рывком повернул её голову к себе. От неожиданности она податливо открыла рот, и я вошел по самые помидоры.

Я ослабил хватку, и… она словно расцвела в моей руке. Ожидал крика, борьбы, отторжения, но вместо этого разгорелся пожар. Ее губы жадно впились, словно в долгожданный источник, и отдались этому с первобытной страстью. Правая рука уверенно направляла, а левая… левая ласкала себя в такт.

Серебристая нить слюны, сорвавшись с подбородка Ирис, упала на пол — знак ее ненасытной жажды. Я был потрясен ее отдачей, дикой, первобытной.

Ее бархатные губы, насытившись, освободили меня из плена, чтобы тут же осыпать ствол поцелуями, а кончиком языка коснуться моих сокровищ.

Неописуемый экстаз пронзил меня. Я не мог отвести глаз от ее пылающей груди, от блестящих, безумных глаз, в которых плескался дикий голод.

Я был на грани.

— Ирис, в рот.

— Да, господин… — прошептала Ирис, принимая мой дар. Горячая волна наполнила её рот, заставляя задохнуться от восторга. — Ммм… Уфф… Ммм…

С тихой преданностью она довела начатое до конца, проглатывая до последней