— Да брось, не укусит же она меня.

— Э, брат, не скажи. В прошлый раз она на меня едва не с кулаками бросалась: мол, у меня за комнату не заплачено. Я ей, главное, говорю — как это не заплачено? Вон, в прошлом месяце, десятого числа. А она, такая: так уже девятое, пора следующий оплачивать. Э, нет, отвечаю…

Под этот монолог поручика мы дошли до хозяйского кабинета. Дверь была приоткрыта, и слышался голос Дюдюкиной, что-то выговаривающий Аглае.

— Лучше вечером зайди, — поморщился Зубов. — Она сейчас в раздражении, только настроение испортишь.

— Ой, да ладно. Когда ты видел её приветливой? Она всегда такая, так что без разницы.

Я толкнул дверь и поздоровался.

— Доброго утречка, Агриппина Аркадьевна. Слышал, что у вас ко мне какое-то дело.

Обернувшись ко мне, Дюдюкина прищурилась и поджала губы.

— Не скажу, что оно доброе. — Её лицо сложилось в такую мину, будто она желала отравить меня пирожками со стрихнином, а я, сволочь эдакая, из вредности не хотел их есть. — Да, у меня есть к вам серьёзный разговор.

Сесть она мне не предложила. Наоборот, встала сама и сложила руки на груди.

— Михаил Дмитриевич, вы должны немедленно покинуть этот дом.

* * *

Зубов, стоящий за моей спиной, закашлялся от неожиданного заявления. А я слегка опешил, не ожидая такого поворота.

— В каком это смысле, Агриппина Аркадьевна?

— В самом прямом, Михаил Дмитриевич. Если вы думали, что я ничего не вижу, то ошиблись. Так вот мне всё-всё рассказали!

— Что, простите, вам рассказали?

— То самое! — Дюдюкина вскинула подбородок. — В то время, как мы боремся за звание образцового доходного дома, вы, пользуясь моей доверчивостью, ведёте себя самым неподобающим образом

— Это Миша-то⁈ — возмутился Зубов, выглядывая из-за моего плеча. — Вот уж не ожидал!

— Уже вся улица судачит, — продолжала Дюдюкина, патетически вскинув руки, — о вашем непристойном образе жизни, позорящем наш доходный дом. Даже до Марфы Петровны дошли слухи о ваших скандальных выходках!

— А почему без меня? — шёпотом спросил Зубов. — Мог бы и позвать, между прочим.

Я отмахнулся от него и спросил у Дюдюкиной:

— Не знаю, что за Марфа Петровна, но хотелось бы знать, что за непристойные выходки мне вменяют. Уж просветите меня, Агриппина Аркадьевна.

— Вы ещё спрашиваете! — хозяйка доходного дома всплеснула руками. — Весь околоток уже знает!

— А я нет, представьте себе. Даже не подозреваю, что такого непристойного мог сделать.

«Мало того, что без Зубова, так ещё и без меня!» — заржал проснувшийся Захребетник.

— Если вы настаиваете, то я скажу. К вам, Михаил Дмитриевич, — Дюдюкина наставила на меня указательный палец, — приезжают всякие опустившиеся особы, бросающие тень на наше общество. Может, где-то там, откуда вы приехали, и принято водить к себе особ с низкой социальной ответственностью, а в нашем приличном обществе мы такого не потерпим. Ноги развратниц из «Треппеля» не будет на пороге этого дома! Да ещё и на глазах у всей улицы, давая повод чесать языки сплетницам!

Ах вот оно что! Кто-то увидел, как ко мне приезжала «мадам», и донёс Дюдюкиной. И, естественно, подал это в самом неприглядном ключе.

«Пффф! А я-то думал. Крику, будто ты за Дюдюкиной в бане подглядывал, а на деле ерунда какая-то. Тоже мне блюстительница морали нашлась. Нет, Миша, ты как хочешь, а мы съезжаем отсюда. Давно уже было пора сменить эту дыру на что-то получше. Деньги есть, можем поселиться с комфортом, а не вот это вот всё. Кстати, обрати внимание на нашу разлюбезную Аглаю».

Девушка стояла в паре шагов от Дюдюкиной, но смотрела на меня точно таким же взглядом. Возмущённым и гневным. Да, похоже, отношения с ней порядком испорчены. Не смертельно, но неприятно.

«Брось, — Захребетник фыркнул, — мы себе лучше найдём. Ты это, давай, выскажи этой грымзе всё, что о ней думаешь, и будем переезжать. Давно пора устроиться с комфортом и не бегать в общий туалет по коридору».

— Так вот я требую! — Дюдюкина продолжала заводиться и уже разошлась не на шутку. — Чтобы вы немедленно покинули мой доходный дом, дабы не порочить репутацию жильцов. Здесь обитают только приличные люди, которые…

Я не успел её перебить, как Зубов протиснулся вперёд, выпятил грудь и гаркнул:

— А что это вы раскричались, Агриппина Аркадьевна⁈ Вы на кого голос повышаете? На Михаила Дмитриевича, чиновника и человека государева! На моего друга, в конце концов! Да ещё и нашли, в чём человека обвинить: это его личное дело, с кем он встречается вне стен этого дома. И вас оно совершенно не касается. Да-с!

— Вы бы помолчали, Григорий Николаевич. — Дюдюкина прищурилась. — Уж вам-то лучше вообще на глаза мне ни показываться. Плату за комнату вы задерживаете постоянно, безобразие устраиваете, пьянствуете безбожно, песни дурным голосом распеваете и другим жильцам спать мешаете. И только из уважения к вашему мундиру я терпела эти выходки…

— Меня? Терпели⁈ — Зубов вскипел. — Да это я вас терпел! Мало того что цену за крохотную комнату дерёте безбожную, так ещё и повар ваш готовит отвратительно! И жильцы у вас сплошь личности подозрительные. Один Куропаткин чего стоил, которого полиция увезла.

— Что⁈ Жильцы подозрительные? Да вы…

— Да мы сами здесь ни минуты больше не останемся. В этом разбойном притоне, где так и норовят отравить за завтраком всякой дрянью!

Дюдюкина налилась дурной кровью и завопила:

— Вон отсюда! Чтобы ноги вашей здесь больше не было! Да я по всему городу разнесу, какие вы…

Теперь уже я отодвинул Зубова и строго посмотрел на хозяйку доходного дома.

— А вот этого вы делать ни в коем случае не будете, Агриппина Аркадьевна. За клевету на государева человека вы отправитесь самое малое в Тюремный замок, а может, и вовсе в Сибирь на каторгу.

Дюдюкина подавилась очередным возгласом и выпучила на меня глаза.

— Именно так, Агриппина Аркадьевна. Для этого случая есть специальная статья в Уложении, насчёт умаления чести чиновников и офицеров. Так что рекомендую трижды подумать, прежде чем распускать пустые слухи. А теперь, будьте добры, верните нам с Григорием Николаевичем деньги.

Стоило упомянуть деньги, как Дюдюкина мгновенно пришла в себя.

—