Сейчас же все было иначе. Ни криков, ни драк. Никого не пытались изнасиловать.

Никто не горел на кострах, завывая от боли так, что в холодный пот от ужаса бросало.

Но несмотря на это что-то удерживало меня на месте. Некий внутренний страх забыться хоть на мгновение и прозевать опасность, что нависала над нами все эти годы.

— Грета, а ты чего не у костра? — сосед дядя Карип подошел сзади настолько тихо, что я вздрогнула и чуть не выронила тарелку. — Чего такая дерганная? Не похоже на тебя. Неужто правду говорят, и проходу тебе не дает генерал.

Выдохнув, я проглотила кусок, что жевала, и обернулась к нему. Мужчина, как и всегда, улыбался. Только его черные волчьи глаза оставались холодными. Он был из перевертышей, но никогда не демонстрировал что за кровь в его венах. Даже на охоту в лес сам не ходил, а зятьев отправлял. И это было странно, ведь они простые из крестьян. Хотя, может, скрывался, как и мы от кого-то.

Жена его особой разговорчивостью не отличалась. Никогда на лавках с другими не сидела. В общем, их семья, как и наша, немного держалась особняком.

— Сплетни, дядя Карип. — отмахнулась я. — Дом у нас большой, а генерал просто желает себе отдельную комнату.

— Так крыша дырявая, — подметил он.

— И я ему о том же, — я закивала, — но сказал — подлатает. А мне и хорошо, если так. Руни через годик другой невесту приведет и будет им, где жить.

— Это мне в тебе и нравится, Грета. Дальновидность. Всегда наперед думаешь. Иногда жалею, что сына у меня нет, а то отправил бы его к тебе с ухаживаниями. Волчица в снохах — это хорошо.

— Да толку с моего зверя? — я пожала плечами.

— Так выпускай чаще. Руни вон волком по опушке носится. Удачливый охотник. Такой сильный, хоть и мальчишка.

Я заулыбалась, а у самой аж скулы свело. Ну не любила подобные разговоры. Когда вынюхивают, что у нас и как.

— Ни к чему мне зверя выпускать, дядя Карип. Сами-то давно на луну выли?

Он усмехнулся. В темных очах волка вспыхнул едва заметный красный огонек и погас.

Я моргнула. Никогда раньше я за ним подобного не наблюдала. Хотя, может, показалось мне и отсвет от костра то был.

— Ты чего, Грета, насупилась? Мой зверь всегда слабым был. Ему и не требуется воля. Даже истинную учуять не смог. Женку я выбирал по своему вкусу. И вон каких красавиц она мне родила. Каких хлопцев те в дом привели.

— Ну вот и у меня также, — закивала я. — Зверь слабый. Истинного не услышит.

— Отца Юниль сама выбирала?

— Сама, — кивнула. — Он ведуном был. Надежным и сильным. Серьезным очень.

Да врала, а куда деваться? Хоть и противно, а приходилось сказки сочинять о себе.

— А чего же плетений на руках нет?

Сосед явно подвыпил и теперь желал чесать языком. И надо же ему было подойти именно ко мне.

— Не успели до храма дойти. Не до того было.

— Любила его?

— Ну, конечно, любила.

Я осмотрелась, ища хоть какой-нибудь повод ускользнуть от соседа. Обернулась и замерла. В двух шагах от нас в тени высокой яблони с подветренной стороны стоял Вегарт. И вот его глаза точно светились жутким холодным голубым огоньком. Генерал явно нас подслушивал, пользуясь тем, что я его учуять не могла.

— Это хорошо, что любила, — не унимался дядя Карип. — Знаешь, что это за чувство. Настоящая любовь, она куда сильнее, чем простые звериные узы. Амма говорила, что ты в своем мужчине свет видела и убивалась после его смерти так, что есть отказывалась. Только ребенок и спас. Просила, чтобы я деревенским передал вопрос этот не поднимать

— Ага, — я кивнула.

Вот об этом ничего не знала. Выходит, подсуетилась наша старушка.

Вегарт продолжал нас внимательно слушать. При этом он не сводил с меня взгляда.

Склонив голову, дракон внезапно зло ухмыльнулся и пошел к нам.

Глава 13

Я напряглась. Отчего-то почудилось, что ничего хорошего сейчас от Вегарта ждать не стоит. В его глазах было столько холода. Злости. Вот только непонятно на что или на кого.

Сосед обернулся. Нахмурился.

— Генерал, а я вас и не заметил. Умеете подойти незаметно.

Дракон хмыкнул. Нехорошо как-то.

— Я много чего умею. Но интересные вы беседы ведете. Полагаете, нельзя доверять выбору своего зверя? Советуете рубить душу надвое и сжигать в пепел её волчью половинку. Но зверь неотделим от человека. Или вам неизвестно, что бывает с перевертышем, когда он теряет часть своей истинной сути?

— Становится бешеным, — выдохнула я, — но если зверь завладевает телом…

— Заблуждаешься, Грета, — в синих очах генерала вспыхнул голубой магический огонек. — Бешенство — это одна из граней безумия. Только и всего. Человек с выжженной душой — калека, как ни крути. Не бешеный, так овощ немощный. Неспособный на чувства. Холодный, как камень. Мертвый изнутри. Я убивал таких, Грета. Они хуже бешеных. У тех хоть эмоции есть. А эти — пустая оболочка. Кусок мяса, что мыслит, но не чувствует.

Я отвернулась и сглотнула. Признаться, никогда не слышала о тех, кто терял зверя. Мне казалось, что перевертыш просто становится обычным человеком, только и всего.

Инстинкты притупляются, и внутренний голос умолкает навсегда. Уходит страх потерять над собой контроль, выпустить монстра, что таится внутри.

— Зато глаза никогда не станут кровавыми, — шепнула, будто желая ему возразить.

В действительности же вывернуться перед собой же. Оправдать тот ужас, что сковывает разум при мысли дать волю себе же. Страх осознать, что не способна снова встать на две ноги. Позволить звериному затмить разум.

— Красноглазые не всегда зло, — за Вегарта ответил дядя Карип. — Боль меняет глаза перевертыша. Я удивлен, что твои остались чистыми после потери любимого. Это большая редкость.

Стиснув челюсть, поежилась и обняла себя за плечи. И тошно от собственного вранья, и деваться некуда.

Музыканты умолкли и все вокруг захлопали.

Чуть в стороне загалдели женщины и потащили мужчин к кострам танцевать. Я заметила, что и Руни, и Льюис оказались в центре освещенной площадки.

— Пойду я домой, — всполошился сосед.

— А чего с женой не станцуете? — я ухватилась за повод сменить тему разговора.

— Не любитель я этого, — отмахнулся он.

— Так она скучает, — я указала на группу женщин, наблюдавших за остальными.

— Да и ничего, — он поморщился.

— А это потому, что не истинная, — весьма грубо произнес Вегарт. — Была бы та, что сердцу дорога, уже бы отплясывал,