— Какие заслуги?

— Узнаешь, если заставишь.

Она поворачивается ко мне, и я вижу боковым зрением, как сверкают её зелёные глаза.

— Вы меня запугиваете?

— Я тебя предупреждаю.

— А разница есть?

— Есть. Запугивание — это когда угрожают. Предупреждение — это когда объясняют правила.

Подъезжаем к дому, и она резко вдыхает, увидев особняк.

— Здесь я буду жить? — спрашивает она тише.

— Мы, — поправляю я. — Здесь будем жить мы.

Паркую машину, выхожу. Она сидит, не двигается.

— Выходи, — приказываю я.

— А если не хочу?

— Вытащу силой.

Она смотрит на меня, оценивая серьёзность угрозы. Видимо, понимает, что я не шучу, потому что выходит сама.

Провожу её в дом, показываю холл. Она вертит головой, разглядывает мраморные полы, хрустальные люстры.

— Богато живёте, — язвительно замечает она.

— Живу как заработал.

— А как заработали?

— Не твоё дело.

Поднимаемся на второй этаж. Открываю дверь в гостевую комнату.

— Твоя комната, — говорю я.

Она заходит, осматривается. Комната обычная — кровать, шкаф, стол. Ничего лишнего.

— А где мои вещи?

— Какие вещи?

— Мои книги, фотографии, всё остальное…

— В квартире, которую я уже сдал хозяину.

Она бледнеет.

— Как сдали?! Без моего разрешения?!

— Аренда закончилась. Денег на продление у тебя нет.

— Но там были мои вещи!

— Пусть этим занимается владелец. Я приказал все там выбросить.

Она смотрит на меня с таким ужасом, словно я убил у неё на глазах котёнка.

— Вы… вы выбросили фотографии бабули?

— Хлам никому не нужен.

— ЭТО НЕ ХЛАМ! — кричит она. — ЭТО МОЯ ЖИЗНЬ!

— Была твоя жизнь, — холодно поправляю я. — Теперь у тебя другая жизнь.

Она падает на кровать, закрывает лицо руками. Плечи дрожат.

— Я хочу домой, — шепчет она.

— Дома больше нет.

— Хочу к бабуле.

— Бабули больше нет.

— Хочу свою старую жизнь.

— И её больше нет.

Каждое моё слово — как удар. Но лучше она поймёт сразу, чем будет питать иллюзии.

— Что вы от меня хотите? — плачет она.

— Хочу, чтобы ты не доставляла мне проблем. Ела вовремя, спала вовремя, не шумела. Три года пролетят быстро.

— А потом?

— Потом будешь жить как хочешь.

— Если доживу, — мрачно говорит она.

— Доживёшь. Я не садист.

— Тогда кто вы?

Хороший вопрос. Кто я? Человек, который держит слово? Или мужчина, который пожалел о данном обещании?

— Я тот, кто будет тебя контролировать следующие три года, — отвечаю я. — И лучше тебе это принять.

Выхожу из комнаты, оставляя её одну.

В своём кабинете достаю из сейфа документы. Завещание Иры. Её последняя просьба, написанная дрожащей рукой: "Камран, у меня есть дочь. Арина. Ей восемнадцать. Живёт с бабушкой. Я никогда не была хорошей матерью. Но ты… ты хороший человек. Позаботься о ней. Прошу."

Хороший человек. Если бы она знала, о чём я думаю, глядя на её светловолосую дочку. Отчим, блядь. Этого только не хватало.

Три года рядом с красивой, дерзкой, невыносимой блондинкой, которая даже не знала о моём существовании.

Ира, какого чёрта ты об этом вообще попросила? И почему скрывала её от меня?

За окном садится солнце. Первый день закончился.

Осталось тысяча девяносто четыре дня.

Но кто считает?

Глава 2

Арина

Я просыпаюсь в чужой постели, в чужом доме, и на мгновение не понимаю, где нахожусь. А потом память обрушивается лавиной: бабуля мертва, мама мертва, а я — пленница человека, который называет себя моим опекуном и отчимом.

Солнце светит в огромные окна, за которыми простирается идеально ухоженный сад и чертов забор с колючей проволокой. Красота и тюрьма в одном флаконе.

Часы на тумбочке показывают половину седьмого. Завтрак в семь. Он предупредил, чтобы я не опаздывала.

А что, если опоздаю? Что он мне сделает — отшлёпает? Поставит в угол?

Идея проверить его границы кажется всё более заманчивой.

Я намеренно медленно принимаю душ, возюсь с одеждой, крашусь. Пусть ждёт. Пусть злится. Может, тогда поймёт, что я не какая-то покорная овечка, которой можно командовать.

В столовую спускаюсь в четверть восьмого. Камран сидит во главе стола с газетой и чашкой кофе. Даже не поднимает глаз, когда я вхожу.

— Доброе утро, — говорю я вызывающе.

— Опоздала, — констатирует он, не отрываясь от газеты.

— На пятнадцать минут. Подумаешь.

Теперь он поднимает взгляд. Холодный. Раздражённый. Камран выглядит ещё более суровым утром — резкие черты лица словно вырублены из камня.

— Садись. Ешь.

— А если не хочу?

— Тогда не ешь. Но следующий приём пищи будет только в обед.

Наглость! Я сажусь за стол, демонстративно игнорируя еду. Хочу посмотреть, что он будет делать.

Он ничего не делает. Просто читает газету и пьёт кофе. Словно меня здесь нет.

— Вы меня игнорируете? — не выдерживаю я.

— Ты опоздала, капризничаешь и ведёшь себя как избалованный ребёнок, — отвечает он, не поднимая глаз. — Зачем мне тратить на это время?

— Я не ребёнок!

— Ведёшь себя как ребёнок — получаешь соответствующее отношение.

Я встаю так резко, что стул чуть не падает. Мои волосы разлетаются, глаза явно сверкают от злости.

— Пошли вы к чёрту! Не буду терпеть такое отношение!

Наконец-то он откладывает газету. Смотрит на меня с таким выражением, словно я — назойливая муха.

— Зарема! — окликает он.

В столовую входит экономка.

— Да, Камран?

— Арина завтракать не будет. Убери всё.

— Но…

— Убери, — повторяет он железным тоном.

Зарема начинает убирать тарелки, и я понимаю — он серьёзно. Реально оставит меня без еды из-за каких-то пятнадцати минут опоздания.

— Хорошо! — кричу я. — Буду есть!

— Поздно, — спокойно отвечает он. — Момент упущен.

— Что за дебильные правила?!

Он встаёт, подходит ко мне. Высокий, широкоплечий, нависает сверху как горная скала. Кто он? Дагестанец? Очень смуглая кожа, резкие, но красивые черты лица, нос с лёгкой горбинкой. Тёмные волосы зачёсаны назад, на висках серебристая проседь. Глаза чёрные, как горная пропасть, и в них нет ни капли тепла. Только холодная мужская власть, которая не терпит возражений.

— Правила простые, Арина. Завтрак в семь. Обед в час. Ужин в семь вечера. Опоздания не допускаются.

— А если я заболею? Если у меня будут дела?

— Какие дела? — усмехается он. — Ты никуда не ходишь. Не работаешь. Не учишься. Твоё единственное дело — быть вовремя на приёмах пищи.

— Не учусь? — взрываюсь я. — А как же университет? Как же моё будущее?

— Твоё будущее сейчас здесь. В этом доме.

— До двадцати одного года? А потом что?

Он пожимает плечами с безразличием, которое ранит больше