взяла и вообще была недовольна». Мать прислушивалась к этому через приоткрытую дверь, стоя в коридоре, и качала осуждающе головой. Потом пришёл Толичка, и история повторилась. Причём с новой бабушкой Ида демонстративно не общалась. Она отвечала на вопросы, но не проявляла никаких тёплых эмоций, ей важнее были Ниночка и Варвара, которые ещё не знали про папу и медведя. Девочки смотрели на меня и сочувствующе улыбались, пытаясь поддержать. А вечером мне пришлось попросить у Толички надувной матрас, потому что наше с Идой спальное место не было рассчитано на третьего. У меня небольшой диван, а у дочери маленький детский диванчик. Мама заняла мое место, а я разместилась на матрасе. Ближе к полуночи мои нервы сдали. Я, зная, что мать ещё не спит, спросила:

 — Зачем ты приехала?

 Шорох одеяла и скрип дивана, а потом признание, которое меня просто убили:

 — Комнату приехала продать, мы с Петей квартиру купить тут хотим.

 Глава 17

 Твою мать!

 Я резко села и откинула одеяло. В темноте комнаты посмотрела на мать и дрогнувшим голосом спросила:

 — А как же мы с Идой? — почему-то получилось плаксиво и слишком жалобно, но я действительно хотела сейчас расплакаться. Почему мама так поступает со мной? Да, её деньги, но я тоже участвовала в покупке. Я всё это время сама все счета по квартире оплачивала. И как это она продать хочет? А я куда пойду с ребёнком?

 Нет. Деньги у меня были. Первоначальный взнос на ипотеку. Но я их трогать не собиралась. Этого мало. Я сейчас не потяну такие траты просто.

 — А что вы? У дочери твоей отец есть. Она про него весь вечер щебетала, — спокойно сказала мать.

 — Мам, ну ты-то понимаешь же, что никакого отца нет. И нам просто некуда идти, — решила побыть голосом разума я.

 — А ты понимаешь, что я тоже живая. Что я хочу нормально жить в столице, а не в маленьком городке на отшибе, где арбузы зимой не найти. Ты понимаешь, что я устала разгребать твои ошибки? — шипела мать. В темноте мне казалось, что я попала в серпентарий, и вокруг меня просто несчётное количество змей.

 Я резко выдохнула и встала с матраса. Подхватила телефон. Включила фонарик. Подошла к дивану и взяла мать за руку.

 — Куда ты меня тащишь? — возмутилась мама, и я в ответ так же зашипела на неё.

 — На кухню. Не здесь же обсуждать мои ошибки, — на последнем слове я сделала ударение, намекая, что никогда не ошибаюсь. Мать нехотя встала с дивана и прошла за мной в кухню. Чтобы не будить соседей, я включила только свет вытяжки и сложила руки на груди, глядя, как мать усаживается за стол. — Ты считаешь, это нормально взять, приехать и выкинуть меня из комнаты?

 Мама поджала губы, потому что в глубине души не считала это нормальным, но по каким-то причинам именно в этом и пыталась меня убедить. Почти уверена, её Петенька здесь постарался.

 — А ты считаешь нормальным, что я до сих пор на своём горбу тащу великовозрастное дитя?

 Я опешила. Открыла и закрыла рот. А потом медленно начала:

 — За всё время, которое я живу одна, я ни разу не попросила у тебя денег. Я сама училась, сама одевалась. Да я даже сама нашла недостающую сумму для покупки…

 — Не переживай, я тебе её верну, — успокоила меня мать. Я сузила глаза, оценив этот благородный жест.

 — Я не просила у тебя ни денег, ни помощи, когда забеременела…

 — А я говорила, сделай аборт! — опять вернулась к свои ценным советам мать, но я пропустила их мимо ушей.

 — И теперь, когда у меня появилось немного времени выдохнуть, ты решила отобрать у меня жильё…

 Мать отвернулась от меня к стене. Ей не нравилось, что я перечу и тем более настаиваю на обратном — не продавать комнату.

 — Я устала тебя содержать, — как заговорённая повторила мать, и я выкинула козырной туз.

 — Ты не сможешь продать комнату, потому что в ней прописан ребёнок. А я не буду выписывать дочь…

 Мать соскочила со стула и подбежала ко мне, упёрла палец мне в грудь.

 — Ах ты неблагодарная! — процедила мама, меняясь в лице и становясь похожей на злобную мачеху. — Я всю жизнь на тебя потратила, растила, одевала, кормила. А ты только и попрекаешь. Я себе личную жизнь не устроила, всё тебя растила, а ты ещё и от мужей нос воротила. Никто ей не папа.

 — А кто? Этот болезный наркоман, который то лежал в отключке, то тащил из дома всё, что не приколочено? Или второй твой суженый, Павел?

 — Не смей говорить про Пашу. Он был святым, — у матери затряслись губы.

 — Ага, поэтому завалился ко мне в ванну, вырвав дверь с задвижкой.

 — Замолчи, — мать взмахнула рукой перед моим лицом, а сама вся побагровела. Ей не нравилось, когда я вспоминала тот случай с очередной любовью всей её жизни. — Он тебя, дуру, проверить зашёл!

 — Очнись! — крикнула я почти как тогда. — Мне тринадцать лет было!

 — И только благодаря Павлу у тебя было всё, одежда, еда, хорошая школа.

 Ничего этого у меня не было. Жили бедно и очень экономно. Помню, всю осень я проходила в дырявых кроссовках, потому что денег на новые просто не было. Я тогда часто простывала и болела долго. А мать, идя в аптеку, только сильнее ругалась, что я снова растраты приношу.

 — Мам, ты сама-то слышишь себя?

 Мать дёрнулась ко мне, схватила за запястье и больно сжала.

 — Я себя слышу, а ты? Маленькая, всеми обиженная Глаша, которой отцовской любви недодали, и она легла под первого встречного, только чтобы доказать всем, что ничем не хуже матери и у неё тоже могут быть мужчины.

 Я задохнулась болью. Внутри меня словно всё обдало расплавленным серебром. Я никогда не подумала бы, что мама видит все мои отношения как попытку доказать ей, что я тоже женщина.

 — И лучше, чем у мамы были. Только вот исход одинаковый. Тоже воспитываешь одна. Только слишком гордая, чтобы взять помощь мужика, вот и корячишься в вонючей коммуналке! Или глупая. Как же.