— Монерленги? — осторожно спросили с обрыва.

— Эрмелинда Диаманте ди Гвардари ирэ Ожьерэ, графиня Армини и Таоры! И тебя, Курт Крамер, я знаю почти двадцать лет! И если ты сейчас же не спустишься, я припомню тебе арантийскую клетку!

Воцарилось молчание. Затем песок обрушился вниз, а вместе с ним на берег спрыгнул Крамер. Даже при свете луны лицо греардца казалось бледным и решительным. Он остановился в паре шагов, не сокращая расстояние. Боится? Курт боится? Ее боится⁈

— Что случилось, Курт? — спросила Эрме. — Отчего я сижу здесь одна?

— Вы правда ничего не помните? — уточнил Крамер.

— Кое-что припоминаю, — ответила Эрме. — Мы с этим… Вилремоном зашли в сарай. И там был Лотаро и была пошедшая девушка. И… мы дрались…

Она умолкла.

— А как вы вышли?

Мягкость голоса просто поражала. Так лекарь разговаривает с тяжело больным ребенком. Не всякий, правда, лекарь, вспомнила Эрме манеры своего учителя, когда он чуть ли не силой вливал в нее ядренейшую смесь от лихорадки. Только что зубы ножом не разжимал.

— Вышла? — Эрме задумалась. Память молчала.

— Не знаю, Курт, — призналась она.

— Зато я знаю, — отозвались сверху голосом Стефана Ройтера. Эрме подняла голову и увидела, что греардец сидит на обрыве, свесив ноги. Они, что, ее здесь караулили? И арбалет наверняка наготове? Впрочем, учитывая все обстоятельства, оно и правильно… И даже почти не обидно…

— Знаешь — расскажи, — проворчала она.

— Я побежал на крики, — начал Ройтер. — Дверь свинарника была нараспашку, и я увидел, что тот парень, который Лотаро, вас, с позволения сказать, за горло держит. Я за арбалет, но и болт не успел зарядить, как вы, монерленги, сами справились.

— Я⁈ — изумленно переспросила Эрме.

— Вы, — подтвердил Ройтер. — Уж что произошло, я толком не понял. Только Лотаро этот вдруг руки от вас отдернул, закричал и давай пятиться. А вы на него пошли и все смотрите, ровно ему в глаза. Я уж обмер: все, пропала монерленги…

— Проворонил, болван, — сквозь зубы процедил Крамер. — Я тебе еще припомню, когда домой вернемся.

— Припоминай, капитан, — с готовностью ответил Стефан. — Моя вина, мой ответ.

— Дальше что? — рявкнула Эрме.

— Что? Вы идете, он пятится, я арбалет заряжаю, тороплюсь. А вот дальше совсем непонятно, — признался Ройтер. — Вы остановились и что-то парню сказали. А он ответил.

— Что сказала? Что ответил?

— А я не понял. Вроде и отчетливо, вот только не по-тормарски. И не по-нашему, по-горному. И не на экелади.

— Квеарна?

— Нет, квеарну я сколько раз слышал. Сам не умею, но узнаю легко. А это какой-то совсем незнакомый язык был, совсем чужой.

Эрме озадачилась. Квеарна, разумеется экелади (бабушкино наследство), немного беррирский (стараниями учителя), и слегка греардский (что неизбежно при общении с легионерами — само липнет) — это был ее языковой набор.

— И парень отвечал?

— То-то и оно, что отвечал. Голос у него какой-то странный был, сонный. И вообще как-то оно сонно вдруг все стало, — смущенно добавил Ройтер. — Как-то медленно. Вроде и крутишь ворот арбалетный, а он и крутится, и нет.

— Сонно ему, — проворчал Крамер. — Медленно ему.

— И что потом?

— А потом, — Стефан понизил голос, словно сообщая некую тайну. — Вы, монерленги, руку вперед вытянули, и он упал… и не шевелится. А тут из сарая этого вылетает Вилремон, весь в кровище и прямиком к парню. Топор вскинул, а бить не стал. Присмотрелся да и говорит: готов, мол, гулена. Отошел навсегда.

— Я, что, кинжалом его ударила? — без особой надежды уточнила Эрме.

— Какое! Кинжал ваш мы после в соломе нашли. Говорю, вы руку — и он упал… Как тогда с бродильцами, да? — осторожно спросил Ройтер. — Это все перстень ваш, да? Он силу колдовскую имеет, да?

Эрме едва не взвыла. Мало того, что проблемы сыплются одна за другой, мало того, что вокруг творится какая-то бесовщина! Так еще и собственные легионеры подозревают в колдовстве! Того и глядит обереги начнут носить!

— Кто еще видел? — резко спросила Эрме.

— Я да капитан — он как раз появился. Еще Эбберг был, но он видел только самое начало, потому как он когда в трубу-то узрел, что заварушка началась, так сразу с крыши-то, а там целая улица. Пока спустился, пока добежал… словом, не понял он ничего толком. Ну, и Вилремон само собой, куда ж без него?

— Молчите оба, — приказала Эрме. — Я не знаю, что сие значит. И пока не узнаю, вы будете держать язык за зубами.

— А мы что? Мы и не видели ничего, — тут же согласился Стефан. — Да, капитан?

Крамер молча кивнул. Эрме знала: эти двое не проболтаются.

— А с голодранцем что? — поинтересовался Ройтер. — Он, правда, все время в сарае был. Но все ж таки…

— Посмотрим, — ответила Эрме. — А какого… я здесь очутилась?

— Так вы, когда Вилремон сказал, что гулена отошел, словно бы встрепенулись. Огляделись, только вид у вас какой-то был… ошарашенный. И пошли прямо сюда, будто век дорогу знали. Сели и сидите. Час, два, три. Солнце село, луна поднялась, а вы сидите. Мы уж и не знали, что делать-то…

В голосе Ройтера звучало искреннее облегчение. Крамер молчал. Так же вот он молчал когда-то на проселочной дороге, когда из промозглого тумана навстречу крошечному отряду вышел одинокий всадник виорентийского авангарда.

— Обошлось, — устало сказала Эрме. — Снова обошлось.

Смерть играла с ней в кошки-мышки. Эрме знала, что когда-нибудь проиграет. Все люди проигрывают в этой игре, и задача одна — продержаться подольше. Вот только правила игры внезапно стали безумны и непонятны. Реальность менялась, плавясь, словно воск.

Бродильцы объединялись в одну стаю и нападали сообща. Одноглазые чудовища следили из тьмы, а ястребы смотрели в глаза умирающим. Пошедшие стучались в дома и говорили на языке, которого не знали при своей человеческой жизни. И зеленый камень на ее пальце словно проснулся и обрел собственный разум, вовлекая ее в