— Ха-ха. Вчера с сестрой виделась. — Полина поджимает губы. — Снова поругались. В конце мая мы вместе едем в отпуск, и что-то я уже жалею о своем опрометчивом решении. Мы совсем потеряли контакт.

— Вы просто разные.

— Еще бы! Я нормальная, а она — безалаберная! Ну как так можно?! Манипуляторша хренова! — Полю словно прорывает. — Ладно еще с чужими, но с близкими людьми? И Нина смотрит на мать и растет такой же. Я понимаю, что мы не обязаны становиться такими, как наши родители, но я уже вижу вот эти замашки в племяннице.

— Вы поссорились из-за меня, Полин? — спрашиваю напрямую.

— Ну, в общем — да, она же тогда тебя видела. Не разговаривала со мной… Сегодня у нас что? Пятница? Получается, почти неделю. Я, правда, не заметила ее бойкота. Тогда она устроила мне сцену: не захотела пускать Нину гулять. Еще, знаешь, так все обставила! Я позвонила Нине, и мы решили, что я за ней зайду и вместе пойдем на площадку тренировать Газировку. Мы так часто делаем, когда у Нины нет кружка после садика, а я свободна от работы. И тут приходит видеозапись, смотри.

Полина протягивает мне телефон. На светофоре включаю ролик. Там Нина плачет и причитает, что соскучилась по «любименькой Газировочке». Просит: «Мамочка, миленькая, можно я пойду на площадку с Полиной и Газзи?» А Мия наставительно учит дочь жизни: «Мы не можем пойти гулять с Полиной, потому что она дружит с маминым врагом».

— Капец. Убил бы, — вылетает у меня. Спохватываюсь и добавляю: — Образно выражаясь.

— Ну я полетела к ней. И высказала все, что думаю.

— «Мамин враг» — это я?

— Ей ужасно неудобно перед тобой из-за того ее поведения. Она ведь настраивала меня против тебя. Они вместе с Баскаковым. У меня еще сотрясение было, я так хреново соображала. Она сначала убедила меня, что видела вашу драку с отцом. Якобы ты его оскорблял, толкал. Прости. — Полина качает головой. — Я не знаю, почему поверила. Просто не знаю. Потом Мия заявила, что не уверена в том, что видела. А еще позже и вовсе съехала на состояние аффекта.

— Она была на втором этаже в своей комнате, когда все случилось.

— Я когда все узнала, ее к стенке приперла. Достала ремень, — усмехается Полина, быстрым движением убирает волосы за уши. — Хлестанула ее ремнем, прикинь! Два раза подряд.

— Ну ты даешь.

— Гадина инфантильная. Отец нас никогда не бил.

Вернее, ее не бил. Ну, она и призналась, что ни фига не видела. Ей так показалось. Сломали они все мне жизнь, Илья. Сейчас ей стыдно перед тобой. Так стыдно, что в глаза тебе смотреть не может. И ей было бы очень удобно, чтобы я вычеркнула тебя из жизни.

— Ты сказала, что у тебя было сотрясение? — выцепляю важное из ее слов. — Я не знал.

— Возможно. Не уверена. Отец меня ударил, я упала и ударилась головой, она потом болела несколько месяцев. Я ведь так и не сходила к неврологу. Я была такой несобранной раньше! Никто меня не повел, и я молча терпела. Таблетки действуют — и ладно. Если бы ты был рядом, ты бы обо мне позаботился.

— Сейчас болит? Какого формата боль?

— Нет. Не беспокойся.

— Тебе нужно было сказать моим родителям. Я бы поискал невролога.

— Мне хотелось страдать посильнее, чтобы тебе потом было особенно стыдно, что оставил меня. — Полина улыбается, но мне совсем не смешно. — Я представляла себе, что однажды прямо на улице потеряю сознание, меня отвезут в больницу. И тогда ты узнаешь! Тогда ты пожалеешь! О боже, — осекается она и смеется. — Как много глупостей было в моей голове в то время! Какие-то пафосные картинки, словно из фильмов, где я главная героиня. Но вернемся к Мие. Нас связывают только детские воспоминания. Я ведь обожала ее раньше! Старшая сестра была для меня всем! Мы росли без мамы. Как так получилось, что мы перестали понимать друг друга?

— Вы просто очень разные, — повторяю очевидное.

Твой по-детски жестокий план бы сработал, Полина. Если бы ты мне написала короткое сообщение летом, например: «Голова болит. Помоги», — я бы сорвался и приехал, наплевав на гордость. Я бы все сделал, пробил по знакомым и нашел лучшего невролога. Я бы…

— Не то слово — разные! — восклицает она.

— Знаешь, — рассуждаю с улыбкой, стараясь ее подбодрить, — ваше противостояние с сестрой словно извечный философский спор. Что первично: бытие или сознание?

— Так. Какая связь вообще? — Поля скрещивает руки. — Мы институтов не кончали, не умничай.

Улыбаюсь шире.

— Ну, смотри. Ты — материалистка до мозга костей. Пусть «институтов и не кончала», но зато ты точно в курсе, что… ну, например, если человеку дать наркоз, он уснет. Тогда можно покопаться внутри, убрать проблему, заштопать, и человек будет жить. Другими словами, нас окружает некая материя, за которой мы наблюдаем. И можем на нее при необходимости влиять.

— Медицина — способ влияния? — уточняет она.

— Да, как самый очевидный пример. Вне зависимости от того, знаешь ты или нет, как именно наркоз тормозит центральную нервную систему, он существует и он действует. Тогда как Мия — идеалистка. Она уверена, что главное — это мысль. А все остальное, что нас окружает, — результат этой самой мысли. Ну, например, если ты настроилась на удачные роды, то все непременно пройдет идеально. Или, скажем, если ощущаешь себя женой миллионера, то стопудово ею станешь. Магическое мышление.

— О да! Еще какая идеалистка! — включается Поля. — Спустила все наше бабло на гадалок! Потом еще обиделась на меня. Якобы, если бы я верила сильнее, у нас бы все получилось! Проигрыш в суде она объяснила отсутствием веры в победу. Да какая могла быть вера, если Дёмин сказал не тратиться на адвокатов.

— Вот именно. Вы смотрите на мир под разными углами, и вы никогда друг друга не поймете. Мия так и будет витать в