Я стоял по пояс в теплой воде, наблюдая, как она натягивает платье на мокрое тело и кружево, не обращая внимания на неудобство. В голове гудело от флешбеков, от ее поцелуя, от ее гнева и… от осознания, что где-то там, в моем замке, меня ждет ледяная воительница Элиана. А я тут… с мокрой, ядовито-прекрасной кошкой, которая только что чуть не разбилась на моих глазах и тут же оцарапала душу.

«Эх, Роксана…» — мысль прозвучала автоматически. Но сегодня виновницей всего был не мифический образ. Виновница, полураздетая и злая, только что вышла из дверей моей ванной.

Я стоял посреди роскошной ванной, вода стекала с меня каплями на мрамор, а внизу бушевала настоящая буря. Стояк был монументальный, как обелиск в честь непомерной глупости бывшего владельца тела и моей текущей ситуации. Яйца ныли тупой, навязчивой болью — классический сигнал SOS от перегруженных систем.

— Ну вот! — выдохнул я с бессильной яростью, глядя вниз на явную помеху дипломатическим переговорам. — Не вовремя! Совсем не вовремя! Как я пойду к Элиане в таком виде? Она и так меня за навозного жука считает, а тут я предстану перед ней, как памятник неприкрытому вожделению? «Здравствуй, суженая, это не я рад тебя видеть, это… эээ… автономная система приветствия!»

Я схватил огромное, пушистое полотенце и начал яростно вытираться, как будто трением мог решить проблему. Не помогло. Обелиск стоял нерушимо. Боль в яйцах усиливалась, превращаясь в пульсирующую угрозу. Гениальная мысль осенила меня, как удар молнии в пустыне:

— Нельзя так. Надо спустить. А то подохну прямо на глазах у ледяной воительницы. От переизбытка жизненных соков. Ирония судьбы — князь фон Драконхейм скончался от… нереализованного потенциала.

Отбросив полотенце с решимостью обреченного, я прислонился к прохладной мраморной колонне. Взял дело в свои руки. В прямом смысле. Мысли лихорадочно метались, но быстро сфокусировались на единственном подходящем образе: Ирис. Ее мокрое кружево, ее злые глаза, ее ядовитые губы, ее попка, дразняще уходившая от меня… Проклиная ее всеми силами души за то, что она довела меня до такого состояния, я начал действовать. Энергично. Сосредоточенно. С мысленным рефреном: «Чтоб ты сдохла, стерва! Чтоб тебя!.. Ммм… черт, да…»

И тут. Как по злому року. Дверь ванной с грохотом распахнулась. На пороге — дворецкий. Лицо — все то же гранитное воплощение служебного долга.

— Господин, — начал он четко, — госпожа Элиана уже нестерпимо долго… — Его голос оборвался на полуслове. Его взгляд, обычно устремленный куда-то за мое плечо, уперся прямо в процесс. Глаза округлились так, что, казалось, вот-вот вывалятся из орбит. Рот открылся, но звук не шел. Он резко развернулся на 180 градусов с солдатской выправкой и хлопнул дверью так, что задребезжали мозаики на стенах. Его приглушенный возглас донесся сквозь дубовую толщу: «Помилуй боже!»

Я застыл, рука замерла в самом разгаре. Мои мысли взорвались:

— БОГИ! НУ КАКОГО ХРЕНА⁈ — завопил я внутренне. — Дай мне магию огня, льда, исцеления, что угодно! Но не эту ебаную способность оказываться в самых неловких моментах вселенной! Это проклятие! Родовое проклятие фон Драконхеймов!

В ОТВЕТ ТИШИНА. Лишь эхо хлопнувшей двери и отчаянный зов перегруженных яиц.

— Плевать! — прошипел я сквозь зубы, решив довести начатое до конца. Плюю на все: на Элиану, на дворецкого, на репутацию, на возможный сердечный приступ от стыда. Прижимаюсь спиной к колонне, в уголок, подальше от двери (надежды ноль, но все же), и начинаю в ускоренном режиме. Мысли — сплошной поток: мокрая Ирис, ее проклятия, ее кружева, ее… Черт возьми, да!

И вот он, момент истины. Пик. Экстаз освобождения от физиологических оков. Триумф воли над обстоятельствами! Я зажмурился, готовый к финальному аккорду…

И В ЭТОТ МОМЕНТ… Дверь ванной снова распахивается с такой силой, что, кажется, слетает с петель. В проеме, окутанная аурой ледяного негодования, стоит Элиана фон Штормгард. Ее прекрасное лицо искажено гневом, голубые глаза метают кинжалы.

— ДА СКОЛЬКО ЖЕ МОЖНО ЖДАТЬ⁈ — ее голос, обычно холодный и ровный, ревел, как штормовой ветер над Штормгардом. — Вы что тут, фон Драконхейм, золото?!.

Она не успела договорить.

Мое семя, выпущенное с силой катапульты, прилетело. Точнее, описало небольшую, но выразительную дугу в воздухе парной залы. Капли белого, липкого вещества прямо по курсу встретились с: темно-синим, дорогим, явно новым платьем леди Элианы, прямо в области декольте; ее левой, идеально очерченной скулой и, как вишенка на торте, одной-двумя каплями — на ее полуоткрытую от гнева и неожиданности губу.

Она замерла. Абсолютно. Словно ее заморозили на месте. Глаза стали размером с блюдца. Гнев сменился абсолютным, первобытным шоком. Она медленно подняла руку, коснулась пальцами своей скулы, посмотрела на липкую субстанцию… Потом перевела взгляд на меня. На моего еще не опустившегося друга. На общую картину позора.

Я стоял в таком же шоке. Рука еще в положении «на спуске». Рот открыт. Мозг отключен. В голове только белый шум и мысль: «Ну вот. Теперь я точно навозной жук. Навозной жук, который ещё и… обстрелял невесту».

Дверь за спиной Элианы снова распахнулась. Дворецкий, видимо, осмелевший или решивший спасать положение, влетел внутрь.

— Подождите, госпожа, не входите, там… — он начал, но его взгляд скользнул с моей фигуры на застывшую, «украшенную» Элиану. Его гранитное лицо не просто треснуло — оно рассыпалось в прах. Он ахнул, не сдерживаясь. Его глаза чуть не вылезли на лоб. — Ох… епты…

Он не стал ничего добавлять. Просто резко вылетел обратно, как ошпаренный, и захлопнул дверь с такой силой, что с потолка посыпалась штукатурка. Его последние, приглушенные слова донеслись сквозь древесину:

— Ну нахер! Я не видел! Я ничего не видел! Иду за тряпкой… и виски… много виски…

В ванной воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь тихим журчанием воды в терме и моим прерывистым дыханием. Я и Элиана смотрели друг на друга. Я — в ужасе и предвкушении немедленной смерти. Она — в состоянии шока, переходящего в нечто неописуемое. Капля с ее губы медленно сползла вниз.

Леди Элиана фон Штормгард медленно, очень медленно, вытирает тыльной стороной ладони свою щеку, потом смотрит на липкую руку. Ее взгляд поднимается на меня. В ее глазах уже нет шока. Там — чистейший, первозданный, космический УЖАС, смешанный с таким ОТВРАЩЕНИЕМ, что мне становится физически плохо. Она открывает рот. Не для крика. Для шепота, который режет, как лезвие:

— Вы… Вы… МОНСТР.

Затем она резко разворачивается, ее платье с «украшением» развевается, и она выбегает из