Я откинулся на камень, закрыл глаза и ухмыльнулся.

Эх, Роксана… Что ж ты делаешь с нами? Но сегодня… спасибо тебе за этот «праздник». Без него такого спектакля не было бы.

Пар клубился над водой, как дым на поле боя после взрыва. Я наблюдал за Ирис, застывшей в метре от меня. Вода ласкала ее плечи, оставляя влажные тропинки на коже. Черное кружево лифчика, пропитанное водой, стало почти прозрачным, откровенно обрисовывая каждую линию, каждый изгиб. Ее руки, скрещенные на груди, казались не защитой, а подчеркнутым вызовом. Смотри, но не смей прикоснуться.

— Ирис, — голос мой звучал хрипло от пара и напряжения, — неужели нельзя расслабиться хоть на секунду? Хотя бы здесь? Ты же как статуя Скорбящей Нимфы, которую забыли отлить в бронзе.

Тишина. Только журчание воды из драконьих пастей. Ее взгляд уперся в мозаичного тритона на стене, но я чувствовал — все ее существо сфокусировано на опасности. На мне.

Ее сексуальность в этот момент была оружием и броней одновременно. Мокрые черные волосы, слипшиеся на шее и щеках. Капли, скатывающиеся по ключицам, исчезающие в кружевном треугольнике лифчика. Линия спины, видимая сквозь прозрачную от воды ткань, — изгиб, достойный лучшего скульптора. Талия, тонкая над бедрами, скрытыми водой, но угадывающимися по тому, как сидела. А эти черные чулки, заканчивающиеся кружевными подвязками где-то под поверхностью… Они сводили с ума. Она была воплощением запретного плода, мокрого, злого и невероятно соблазнительного. Отвести взгляд было физически тяжело. Как игнорировать пламя костра в темноте.

Терпение лопнуло. Я не думал, не планировал. Просто оттолкнулся от дна и сделал один мощный гребок, закрывая расстояние между нами.

Она резко повернула голову, глаза — огромные, темные(да, бирюза стала мрачной), полные неожиданного испуга и… чего-то еще. Она засмущалась. Не просто покраснела, а засмущалась. Этот миг растерянности, детской незащищенности, пробивающийся сквозь броню злости, был как удар током.

И тогда инстинкт взял верх. Моя рука сама нашла ее мокрую шею. Я притянул ее к себе и засосал. Не поцеловал — именно засосал, с голодом, накопившимся за все дни нашей войны, за все взгляды, за всю ее ядовитую красоту.

Она замерла на долю секунды… а потом ответила взаимностью. Сначала неуверенно, почти неохотно, но затем — с такой же яростью, с какой обычно сыпала оскорблениями. Ее губы разомкнулись, руки, скрещенные на груди, ослабли, одна из них вцепилась в мое мокрое плечо. Мы погрузились в поцелуй, как в водоворот, забыв про пар, про воду, про весь безумный мир вокруг.

Перед глазами пронеслись флешбеки. Яркие, как вспышки молнии:

Маленькая Ирис, лет семи, с косичками, робко протягивает мне, юному барчуку Артуру, самодельную тряпичную куклу. Глаза полны надежды.

Я, гадкий мальчишка лет десяти, с презрительной гримасой выхватываю куклу, швыряю ее в лужу и толкаю девочку: «Прочь, деревенская грязь! Ты — служанка! Знай свое место!»

Ее глаза, полные слез и первого горького осознания несправедливости мира.

Еще сцены: я приказываю ей на коленях вытереть следы моих грязных сапог; смеюсь, когда она спотыкается с тяжелым подносом; отвергаю любую попытку улыбнуться или заговорить первым…

Неудивительно. Неудивительно, что она выросла такой колючей. Я сам выковал эту броню из презрения. Она хотела дружбы? Хотя бы человеческого отношения? А получила — границы, прочерченные грязью и унижением. Ее ненависть была моим же творением.

Я пришел в себя от резкого толчка в грудь. Она оттолкнула меня, вырвалась. Дышала часто, губы распухшие от поцелуя, глаза пылали уже знакомой яростью, но теперь в них читалось еще и глубочайшее смятение.

— Ты! ВЫ! — она задыхалась, — Да как Вы… это уже перебор… Совсем крыша поехала⁈

Она резко развернулась и бросилась к лестнице, выскакивая из воды. Слишком резко. Мокрые ноги в чулках скользнули по гладкому мрамору края бассейна. Она вскрикнула, потеряв равновесие, и начала падать назад, навстречу каменным ступеням.

Я был рядом. Рефлексы сработали быстрее мысли. Я поймал ее на лету, одной рукой под спину, другой под сгиб коленей. Она оказалась в моих руках, легкая и мокрая, как испуганный, смущенный котенок, попавший в лапы к хищнику. Кружево лифчика промокло насквозь, обнажив больше, чем скрывая. Черные чулки блестели на свету. Ее широкие глаза смотрели на меня с немым ужасом и… ожиданием? Чего? Нового унижения? Продолжения?

Я не удержался. Аккуратно, почти нежно, провел пальцем по ее мокрой, горячей щеке, смахивая каплю воды (или слезу?).

— Ирис… — начал я.

И тогда она потянулась ко мне. Сама. Ее рука коснулась моей щеки, пальцы вцепились в мокрые волосы у виска. Она сама закрыла расстояние между нами, и наши губы снова встретились. Этот поцелуй был другим. Менее яростным. Более… вопрошающим? Запутанным? Полным той самой детской боли и взрослой ненависти, смешанных с чем-то новым, невероятно опасным и манящим.

И тут. Сука. И тут.

Громкий, чопорный стук в тяжелую дверь ванной. Прежде чем мы успели оторваться друг от друга, дверь распахнулась. На пороге застыл дворецкий. Его гранитное лицо треснуло от шока. Глаза округлились, рот приоткрылся. Он увидел князя, стоящего по пояс в воде, с полуобнаженной, мокрой горничной на руках, в момент страстного поцелуя.

— Господин… — его голос сорвался. — Ваша суженая… Леди Элиана фон Штормгард… прибыла. Встречать изволите?

Ох епты. Мысль пронеслась со скоростью пули. Элиана? Сейчас? Вот именно сейчас⁈

Дворецкий, очнувшись от шока, ахнул — коротко, как от удара под дых. Он резко развернулся, не дожидаясь ответа, и захлопнул дверь с такой силой, что эхо прокатилось по залу.

Мгновенная магия момента испарилась. Ирис вновь стала сердитой. Она ловко вывернулась из моих рук, спрыгнула на мраморный пол и засеменила к своей куче одежды у стены.

— Ваша жена ждет, — фыркнула она, нарочито громко и с ледяной яростью в голосе. Она наклонилась, поднимая свое темно-синее платье.

И пока она шла, пока нагибалась… Это было чистой воды дразниловка. Каждый шаг — покачивание бедрами, каждое движение — игра мышц спины под мокрым кружевом, каждый наклон — откровенная демонстрация идеальной линии бедер и упругой попки в мокрых стрингах и чулках. Она виляла так, словно сознательно выписывала восьмерки, зная, что я смотрю. Ммм… Она не просто уходила. Она уходила с триумфом, мстя мне последним, самым доступным ей сейчас оружием — своей невероятной, недосягаемой в этот момент красотой. «Смотри, князек, — словно