Хорошо посидели с Ефремовым и Мягковыми. Он пришел к первой серии “Открытой книги" (кстати, хорошая, его эпизод замечательный). Олег, как всегда, зовет замуж. Обгадил нас всех за “Чайку". Аська с ним склочничала по этому поводу, но всё было уютно.

Олег — поздно: “Как поживаешь, невеста. Давай завязывай со своим хахалем, не знаю, кто там у тебя. И хватит дурака валять, пора объединяться".

В три часа ночи звонок. Ефремов: “Променяла меня на рыжего еврея. Откуда такая любовь к евреям всё у нее. Пусть он с тобой что-нибудь поставит".

Позвонил Олег: “Чувствую себя неплохо, но на душе… Приходи завтра — обменяемся".

Всё равно я его никогда не продам — он личность (тьфу-тьфу!). Палач и жертва.

Эту финальную акцентировку (палач и жертва) надо, мне думается, воспринимать с достаточной долей иронии. Вообще, их взаимоотношения были полны взаимных подначек. Актеры ведь! Да и такой стиль общения в принципе свойственен хорошим друзьям. А его тирады насчет женитьбы, произносимые, так сказать, прилюдно (думается, специально!), вызывали легкое недоверие: он это серьезно или шутит?

А вот — серьезно.

Традиция, которой следовали все друзья и близкие Ии: каждый год 1 января, после бурного новогодья собираться у нее на хаш. Хаш (кто не знает) — это тот же холодец (он же — студень), но в горячем виде. Мощное антипохмельное оружие. Есть видеозапись, сделанная мною, где на подобном “хашном" застолье из всеобщего гула вдруг выделился, при постепенном замолкании всех, диалог Ии и Ефремова.

ИЯ: Ефремов, когда немножко выпивал, он всё время на мне женился. Когда я приезжала к ним, он говорил: “Алла, я на Ийке женюсь вполне серьезно. Я на ней женюсь".

ЕФРЕМОВ: Я могу сказать, мы раньше чаще виделись,

ИЯ: А потом мы играли в моей любимой картине “Продлись, продлись, очарованье!". Какая была прелестная работа, и такая вещь прелестная! И вот он там опять на мне женится. И вот я при всей группе говорю: “Согласна!" И вдруг Ефремов говорит: “Ах ты какая! Когда я предлагал, она: «Покровская, Покровская… Покровская — моя подруга! Я за тебя замуж не выйду! Покровская — моя подруга! А теперь она думает, что я предам ее рыжего!»" [То есть — меня.] Так и слинял замечательным образом. Ребята, а давайте, чего вам стоит, давайте выпьем за Олега Николаевича.

ЕФРЕМОВ (недовольно): Не надо…

ИЯ: Знаете почему? Потому что, не дай Бог, не будет Ефремова в театре, не потому что не дай Бог, а просто не захочет худруком быть, еще что-то… Немедленно ухожу! Для меня театр МХАТ без Ефремова не существует. (Ефремову:) И вы с худручества не можете уйти никогда. Другого, любого какого-нибудь, не может быть! Никто!

ЕФРЕМОВ: Есть такая прелесть, есть такой ужас, есть такая замечательное™»… Я не говорю сейчас, что это будет, так сказать, навеки, потому что мы движемся, движемся, движемся… Но дело в том, что вот эта личность, эта фигура, она всё время движется всё равно. Она ругается, она там — у-у-у!.. Пускай она ругается, она ничего не понимает иногда, но дело не в этом. А дело в том, что Ия — это мой друг. Это мой человеческий друг! И поэтому, если кто хочет, то давайте выпьем за дружбу Ии Сергеевны и Олега Николаевича Ефремова!

(Всеобщий абсолютно искренний восторг.)

Это, право же, умилительно, но гастрономическая составляющая играла немалую роль в их общении. “Виновата", конечно же, в этом Ия. Ее умение готовить овеяно легендами, вполне заслуженными. Огромная библиотека кулинарных изысков была ее любовью и гордостью. В этих фолиантах, читавшихся с каким-то почти хищническим интересом наравне с детективами, выискивалось блюдо, ингредиенты к которому составлялись, скажем, трое суток (что-то парилось, что-то отмокало и так далее), а само блюдо готовилось, скажем, пять суток (сначала отваривалось, потом обжаривалось, потом держалось в холодильнике и т. д. и т. п.). Эта гипербола тем не менее достаточно правдива, и когда я нечто подобное говорил Ие, посмеиваясь над ее пристрастием к “долгоиграющим" блюдам, она не обижалась и с удовольствием читала вслух эти замысловатые рецепты.

Не столь трудоемкое, но достаточно изысканное, а главное — любимое Ефремовым блюдо: суп из куриных потрошков. Именно — не потрохов, а — потрошков! Это набор из куриных сердечек, желудочков, печеночек… Именно так: в уменьшительном произношении! Нынче всё это легко купить, а когда-то, чтобы это достать, требовалось подвиг совершить! И Ия совершала его — этот подвиг!

Это была АКЦИЯ! Акция сотворения оного блюда и посещения нас Олегом Николаевичем для отведывания сего роскошества. Обговаривался день и час. За день до этого часа икс звучало подтверждение. И наконец, наступал этот торжественный момент — белоснежная скатерть, солнечного цвета пиалушки, накрахмаленные, с приятным треском разворачивающиеся салфетки и в центре всего — старинная фарфоровая супница, а в ней — ОНО! Дальнейшее дорисует воображение. И — все счастливы!

Вероятно, именно неординарность их взаимоотношений вдохновляла пишущую братию на выискивание в этом чего-то потаенного и, что предпочтительней, даже скандального. Другой, скажем я, плюнул бы на эти публикации и не заморачивался. Но Ию злило (не побоюсь этого слова) не это.

Из интервью:

Я не люблю непрофессионализм, я слишком часто сталкивалась с ним по жизни, а сейчас особенно поражаюсь корреспондентам: они врут, врут и врут.

Врут про российскую действительность, врут про меня. К примеру, я отказалась сниматься у Кончаловского в продолжении “Истории Аси Клячиной" — в фильме “Курочка ряба" — посчитав его антирусским. Так обо мне такого по-нагородили! Схожая ситуация была с фильмом “Трясина" Григория Чухрая: я не сочла возможным исполнять роль женщины, укрывающей в войну сына-дезертира. Это не по мне — ничто не может оправдать предателя Родины, хотя что такое материнская беда, я познала сполна, имея тяжелобольного сына. А в газетах писали про несуществующий скандал с режиссером, про творческий застой, и даже упрекнули в том, что я не имею актерского образования.

Неодобрительно относясь к посторонним рассуждениям о ее “профобразовании", сама позволяла себе по этому поводу шутить, добавляя, что благодарна судьбе за такое устройство событий.

Из интервью:

Шутка, придуманная мною самой, что я — лучшая актриса среди журналистов, поскольку я журналистка, окончила факультет журналистики МГУ. Так я, что называется, закрываюсь от любопытных глаз. Принадлежностью к МГУ — не к театру МГУ, хотя и он был прекрасен, а к самому университету — этим я по-прежнему горжусь и по-настоящему благодарна не тем, кто поздравляет меня с днем рождения, а тем, кто звонит в Татьянин день. Я ведь была девочкой из деревни, хоть и с золотой медалью, которую тогда зря не давали. Я мучительно стеснялась провинциальности, и любимым моим местом в городе стал Армянский переулок с его Исторической библиотекой. Там я находила Цветаеву — еще в журналах. Потом мне принесли переписанный от руки “Конец Казановы". Вообще многие удивлялись, что я знаю стихи, хотя я-то как раз удивляюсь, когда не знают. Когда мне мои друзья велели перестать читать опального Бродского, я всё равно его читала.

Профессионалы о дилетанте

“Ее уникальный дар — знание поэзии и умение замечательно читать стихи. Я сам люблю их читать, но не устаю удивляться тому, сколько знает она. Блок, Мандельштам, Пастернак, весь Серебряный век.

У нее есть очень смешной персонаж — сотрудник КГБ, который поучает Довлатова, как жить. Ее монолог всегда идет на аплодисментах, потому что Ия еще и очень хорошая, характерная актриса. Так вот, ее саму вряд ли можно было чему-то поучать. Ее критический склад ума проявляется в том, что она может и замечание сделать — емко, точно, строго. Но я не обижаюсь, потому что за ним всё равно доброта"[2].