– Так где, ты говоришь, лежит раненый? – спросил ротный Тунгусова, выглядывая из окопа.

Тот, указав на подбитый японский танк, ответил:

– Аккурат напротив его пушки.

До этого места напрямую было метров двести, по возвышенной части песчаного бархана, исключая всякую скрытность передвижения от противника. Если в обход, скрываясь за лежащими телами убитых японских солдат и песчаными буграми, то путь увеличивался в три раза. Красильников подозвал Еремеева.

– Поползёшь один. Если японцы проморгали Тунгусова, шансов, что они не заметят тебя, больше, чем для вас двоих. Да, возьми воду для раненого.

Прикрепив сзади на ремне две фляжки с водой, Иван пополз к тому месту, где, со слов Тунгусова, лежал раненый японский солдат.

Сухие, потрескавшиеся губы на бледно-жёлтом лице, чёрные глаза, где умирал луч надежды, – вот что увидел Иван, когда, обогнув сгоревший танк, приблизился к воронке, где находился раненый японский пехотинец. Винтовка с примкнутым плоским штыком, лежащая с ним рядом, только подчёркивала нелепость присутствия этого орудия смерти с телом, в котором ещё теплилась жизнь. Показав раненому выцветший красный крест на своей медицинской сумке, он отстегнул одну из фляжек с водой и поднёс её к губам солдата. Тот вначале их плотно сжал, но как только капли живительной влаги коснулись их, то они жадно обхватили горлышко фляги, и тёплая вода полилась в измождённое жарой и ранами тело. Осмотрев солдата, Егоров обнаружил, что у него были перебиты обе голени и правая рука, но, судя по пятнам крови на одежде, крупные сосуды оказались неповреждёнными. Это продлевало японцу жизнь в условиях жары.

Начав перевязку, Иван почувствовал на себе чей-то взгляд и, повернув голову, увидел глаза раненого. Однако в них не было страха, наоборот, они больше походили на глаза человека, смотрящего на тех, в отношении кого он поступил плохо, но вместо отмщения они помогают ему в его беде. Еремеев улыбнулся, кивнув головой, заметив, как пересохшие губы японца дёрнулись, стараясь превратиться в подобие улыбки.

Окончив перевязку, Елисеев стал размышлять, как тащить японца к себе. В школе военных фельдшеров их учили нескольким способам транспортировки раненых ползком. Однако характер поражения у этого солдата исключал использовать то, чему учили. Вытащив из-за пазухи заранее приготовленный моток верёвки Еремеев внимательно посмотрел на японца. Это был маленького роста, щуплый юнец. Большие армейские ботинки и топорщившаяся из-за большего размера в разные стороны военная форма делали его больше похожим на подростка в форме отца, нежели на солдата.

«Прямо, как Михеич», – подумал Иван, сразу представив себе своего соседа, старого рыбака, который учил его, одесского мальчишку, вязать морские узлы, чинить сети в надежде на то, что тот, когда вырастет, продолжит его дело. Тут его взгляд упал на поясной ремень раненого, с закреплёнными на нём патронными сумками, дававшими возможность удерживать прикреплённую к ремню верёвку в одном месте. Отметив мысленно это, Иван понял, что нужно делать. Разрезав верёвку на две части, он закрепил концы одной из них по бокам поясного ремня раненого, после чего, повернув того на бок в сторону здоровой руки, стал плести за его спиной подобие сетки. Закончив самодельную волокушу, Иван повернул японца на спину, тот слегка застонал. Отцепив вторую флягу с водой, Еремеев поднёс её к губам раненого, тот жадно обхватил её губами, но, сделав несколько, глотков замотал головой.

– Ты чего? – недоумённо посмотрев на него, спросил Еремеев.

В ответ на это японец поднял здоровую руку и знаками показал, чтобы Иван выпил сам.

«Гляди-ка, – подумал Иван, – ожил парень».

Сделав несколько глотков и плотно закрыв фляжку, он засунул её за пазуху, выполз из окопа и, крепко взяв верёвку, потащил раненого из воронки.

Горячий песок скрипел на губах, липкий солёный пот разъедал глаза, но Еремеев, упрямо тащил раненого японского солдата. Стараясь экономить силы, он избегал воронок, невольно прижимаясь к начавшимся разлагаться телам погибших самураев. Заметив движение, японцы открыли огонь, на который немедленно ответили бойцы роты Красильникова. Однако Еремеев этого не слышал. От жары его голова раскалывалась пополам, в ушах, казалось, шумело море, а перед глазами то и дело появлялись красные круги. То, что противник их обнаружил, он понял, увидев фонтанчики пыли, которые стали возникать на пути его движения. Однако в его голове, словно в испорченной пластинке, крутилась одна и та же фраза: «Только бы не попали». Вдруг красные круги перед глазами исчезли, и он увидел перед собой море, его родное Чёрное море, которое так манило в свои прохладные воды. Скорее, скорее туда! Из последних сил Иван сделал рывок вперёд и провалился в темноту.

Он очнулся оттого, что на его голову лилась холодная вода. Еремеев открыл глаза и увидел склонившегося над ним красноармейца. В ушах ещё стоял звон, но голова не болела. Стараясь понять, что с ним случилось, Иван вдруг вспомнил, что тащил раненого японца и по ним стреляли. Но рядом с ним никто не лежал.

«Неужели не донёс?» – промелькнуло в голове. От этой мысли Иван встрепенулся и, пытаясь подняться, выдавил:

– Где раненый?

– Не волнуйтесь, товарищ сержант, – ответил боец, – живой он. В вашем лазарете лежит, а вас комроты приказал к реке нести и охлаждать.

Услышав это, Еремеев приподнялся и видел, как в нескольких метрах от него плескался Халхин-Гол в отсветах красно-зелёного монгольского заката.

– Когда вы рванулись вперёд и замерли, мы решили, что вас зацепило. Тунгусов с ребятами давай к вам. Притащили обоих. Японец смотрит на нас, лопочет что-то и на вас показывает, а вы без сознания, дышите тяжело и горячий, как утюг, – красноармеец продолжал рассказ, не переставая брызгать на лицо Ивана речной водой из брезентового ведра.

Почувствовав через некоторое время, что может идти, Еремеев встал и в сопровождении красноармейца направился в свой медпункт. Подойдя к нему, Иван увидел стоящую рядом с воронкой санитарную машину. Начиналась отправка в тыл раненых красноармейцев.

Обрадовавшись его приходу, санитар, указав на одного из раненых, промолвил:

– Ваш крестник, товарищ сержант.

Иван подошёл к нему, но в темноте было трудно разглядеть лица солдата и оценить его состояние. Но когда он заговорил с санитаром, то раненый схватил крепко его руку и стал говорить