Особую радость доставляли тайные поручения брата, вводившего его все больше и больше в свою скрытую до того жизнь и работу. «Слушай!» – говорил Александр с хмуроватой озабоченностью на лице, и Яша без сожаления оставлял свои занятия, чтобы унести литературу в условленное место или, засунув листовки за пазуху, разбросать их быстро и незаметно в самых людных местах.

По просьбе Александра часто заходил в местную библиотеку, где в тесной полутемной комнатушке работала Варя Морошкина, маленькая, проворная девушка с добродушным скуластеньким лицом. Если в библиотеке были люди, Морошкина, бросив на Яшу безразличный взгляд, откидывала со лба пушистые, коротко подрезанные волосы. Это был знак: «подожди, сядь в сторонку».

Яша был горд, видя, что брат, такой суровый и умный, доверяет ему, как товарищу. Он даже позволил Яше присутствовать на общих чтениях запрещенной литературы, которые бывали у них в огороде по воскресеньям и праздникам. Товарищи Александра, облюбовав дальнюю лужайку, растасовывали как попало колоду карт и начинали что-нибудь читать.

Читал чаще всего табельщик Владимир Ягушев, маленький, всегда щеголевато одетый юноша с нежным, почти девичьим лицом. Оп был грамотнее других. Его не затрудняли иностранные слова, он объяснял их, не прибегая к словарю. Яша любил слушать Ягушев а, его мягкий четкий голос и усаживался таким образом, чтобы все слышать и видеть.

Изредка на эти чтения заходил с небольшим футлярчиком в руке старший сын Ширинкиных – Иван, бойкий восемнадцатилетний паренек, работавший на заводе помощником машиниста. В перерывы между чтением и разговорами Иван бережно вынимал из ветхого футлярчика мандолину и, помахивая косточкой, наигрывал что-нибудь грустное, подпевая при этом приятным, чуть хриповатым тенорком. В вечернем полусвете сглаживались и почти совсем пропадали оспенные ямки, сплошь покрывавшие его овальное розовое лицо.

Для интереса, а больше для забавы Яша иногда предупреждал компанию о появлении постороннего на том тарабарском языке, который был в ходу у школьников.

– Тика шека! – быстро говорил он. Это значило: «Тише!»

Никто из присутствующих не умел так легко и свободно прикладывать к отдельным слогам разные частицы, как Яша, и никто не мог с первого раза схватить смысл сказанного.

Нередко во время чтения разгорался мало понятный для Яши спор между Борисом Абросимовым и Ягушевым. Когда Ягушев уходил, Борис с облегчением вздыхал:

– Наконец-то! Неужели, Сашка, ты не видишь, чем он дышит? И зачем его приглашаешь? Мы и одни разберемся. Возьмем словарь и…

– Я не зову, он сам приходит. А вообще, я ничего не имею против пего. И что ты к нему придираешься?

– Я придираюсь, ладно, – нахмуренно и очень многозначительно заявил ему как-то раз Борис, – но скажи, на какие деньги он франтит? Недавно штиблеты купил, пальто драповое справил за семнадцать с полтиной. А ведь он меньше нашего зарабатывает.

– У него богатая бабка, говорит, какая-то есть в городе. Она помогает.

– И ты веришь?

– Ты что? Думаешь…

– У меня нет никаких данных, – сказал Борис после недолгого молчания. – Но… Я на твоем месте не стал бы с ним откровенничать. Ты ему говорил, что мы сооружаем технику?

– Намеком дал понять…

– И что он?

– Обещал. Сегодня даже хотел достать типографский шрифт. Ты зря на него, Борис. Так, пожалуй, и мне скоро не будешь доверять…

Борис, прищурив голубые глаза, смотрел в одну точку, словно что-то проверял про себя.

– Может, и зря. Но эта улыбочка, этот голосок, а глаза, жесткие и увертливые. Все видят, все знают, все предусматривают. Нет, Сашка, хоть что со мной делай, не верю я ему, не верю…

Ягушев пришел к Александру поздно вечером. Шрифт он принес в холшевом мешочке, аккуратно завернутом в «сахарную» плотную бумагу.

– Вот здорово! Да тяжелый какой! – обрадован но говорил Александр, взвешивая в руке мешочек. – Я, признаться, не верил, что добудешь. Как тебе удалось?

Ягушев улыбнулся.

– Могу и больше достать. В типографии у меня такой дружок, что сколько хочешь вынесет. Не за один раз, конечно. По горсточке. Ну, я ему: «Давай, давай!»

– Потрухивал маленько?

– Малость было. Накроют, думаю, вот тебе и техника. О себе как-то не было мысли. Возьмут, так возьмут. Ну, посижу, не я один. Ты куда его думаешь упрятать? Еще не решил? Я› знаешь, где все такое нелегальное храню? В кухонном шкафу. Устроил там двойную заднюю стенку, и просто замечательно. Ни одна душа не догадывается.

– А у меня вот где, – сказал Александр, побежденный его откровенностью, и, подойдя к крайнему окну, около забора, где они были, отдернул одну доску обшивки над наличником. Ягушев засунул руку в углубление и, тронув лежавшие там брошюры, одобрительно проговорил:

– Замечательно! Мешочек туда вполне уйдет. Да, чуть не забыл. Перед тем, как к тебе идти, я к Абросимову забежал: книжка у него моя. Он пристал ко мне: что я несу? Я сказал. А теперь думаю, пожалуй, дурака свалял. Сболтнет где-нибудь. Выпивать-то Борис любит. За себя не беспокоюсь, а как бы тебе что…

Александр потемнел. Чепуха какая-то. Борис не доверяет Ягушеву, а этот – Борису. И каждый без всякого основания…

– Борису ты можешь все говорить, – сухо сказал Александр. – Он голову свою положит, но не выдаст.

Ягушев пробормотал что-то в ответ и заторопился домой. Беспокойная досада долго не оставляла Александра. К чему это он о Борисе? Если не доверяешь – не говори.

Александр походил по двору, размышляя, куда же лучше всего упрятать шрифт? Теперь уже казалось, что обшивка над окном – место не совсем надежное. Не лучше ли сунуть мешок в погребную яму? Снегу там почти нет, в одном углублении скопилась вода. Вот туда и бросить. За ночь шрифту ничего не сделается, а завтра, под вечер, он отнесет его к молотобойцу Кузьме Коломийцеву, у которого в каком-то потаенном местечке хранятся все детали печатного станка.

В погребе, осветив огарком свечки черную полу высохшую ямину, Александр, привстав на крайнюю половицу, медленно спустил шрифт в ледяную воду. Тихонько булькнуло, и мешочек скрылся.

Шел второй час ночи. Александр уже начал засыпать. Очнулся от стука. Кто-то барабанил в ворота. Бил яростно, требовательно, как власть имеющий. Иван Андреевич, схватив со стены сечку, первый выскочил во двор.

– Кто там?

– Это полиция, тятя. Не спеши открывать, – сказал Александр до странности ровным голосом, словно предчувствовал, что именно в эту ночь придут за ним.

Мать зажгла лампу.

Настежь распахнулась дверь, и один за другим в избу вступили, как хозяева, помощник