– Странно. On хотел его под обшивку у дальнего окна сунуть. Видно, в другое место перепрятал. Ты поищи, Яша. Нам до зарезу нужна эта штуковина. Комитет просит.

Яша долго потом вспоминал взгляд Ягушева: въедливый, щупающий с непонятной тревожной настойчивостью.

Бесконечным был этот рабочий день. Никак не представлялось удобного момента пройти к Борису Абросимову. Только при выходе с завода столкнулись они и условились встретиться ночью в старом Ждановском флигельке, где теперь проживал Борис.

На Урале с конца мая наступают «белые» ночи. В начале июня они в полной силе. Не дождавшись, когда стемнеет, Яша уложил заветный мешочек в большой туес и направился к Борису самыми пустынными улицами. На перекрестках он; будто нечаянно, бросал взгляд назад. Никто не следит за ним – шагай вперед! Во двор Окентича Яша пробрался через огород. Даже со своим учителем и защитником он в эту минуту не хотел встречаться.

Крошечное окошко флигеля чуть светилось. Борис открыл дверь при первом же стуке. Обрадованно втолкнул Яшу в темные сенки, где когда-то был предбанник. Комнатка, в которой не было ничего, кроме стола, некрашеной лавки и закопченной плиты, поразила Яшу странной пустотой. Жестяная семилинейная лампа, подвешенная на крюк к бревенчатой стене, придавала комнатке жилой вид. Борис завесил окошко и с необыкновенной осторожностью высыпал содержимое мешочка на голый стол. Яша так и вцепился взглядом в металлические брусочки, на одном боку которых выступали маленькие, совсем крошечные буквочки. Борис помазал три из них чернилами, и на бумажке отпечаталось: «Яша». Кроме букв, были еше какие-то кубики и линейки с бортами. Борис сгребал их в одну гремящую поблескивающую кучу и с чисто детским удовольствием рассыпал вновь по столу.

– Друг ты мой, Яшка, понимаешь ли ты, что это значит? – повторял он возбужденно. – Ведь теперь мы всю губернию засыплем листовками, всю буквально. Ох, черт возьми! И как это Сашка догадался применить тарабарский язык? Ну-ка, Яша, изобрази еще разок, как он сказал?

Яша «изображал». Борис смеялся, не успевая схватывать смысл его быстрой замаскированной речи. А Яша, желая показать ему все свое искусство, начинал прикладывать уже другую частицу и, выпалив подряд самые немыслимые сочетания, весело хохотал. Он не преминул передать и свой разговор с Якушевым и был удивлен, заметив, что Борис сразу же насторожился.

– Как, как? Под обшивку у дальнего окна? Он так и сказал? Не ты ему сказал, а он сам? Интересно. Очень интересно. Значит, Сашка о тайнике своем ему все-таки проболтался. Так, так. Ио ты ничего ему не выболтал? Нет? Молодец! Ягушев может к тебе еще подход сделать, говори одно и то же: «Ничего не знаю». А в общем, держись от него подальше. Это не наш парень.

История со шрифтом приблизила Яшу к Борису Абросимову и его товарищам. Он заметил, что они не оберегаются его, доверяют ему, считают своим человеком.

Прощаясь, Борис сказал Яше:

– Когда с Сашей дадут свидание, скажи ему так: «Девочку вытащили из воды. Пусть не беспокоится. Скоро она забегает».

«Девочка? Почему девочка, а не мальчик?» Догадавшись, Яша довольно ухмыльнулся. А га! Слово «техника» – женского рода. Снова в руках он держал тайну. Она была подобна птице, рвущейся на волю. И он, Яша, сдерживал ее нетерпение. Погоди, погоди!

Свидание с Александром состоялось только через две недели. К тому времени Марфа Калшшчна разузнала все, что надо: когда принимают передачи, когда дают свидания. Тюрьма, желтое каменное здание, стояла на окраине города. Позади нее чернел глубокий овраг, впереди – липовый сад, аллеи которого веером сходились к широким тюремным воротам.

Комната, где проходило свидание, напоминала зверинец. Арестованные были отделены от посетителей двумя железными в мелкую решетку перегородками, между которыми взад-вперед ходил стражник. Разноголосый слитый гул наполнял помещение.

Яша в первую минуту растерялся, не зная, на что смотреть, кого слушать. Вдруг мать обрадованно рванулась влево, и Яша увидел брата, который, прижавшись к решетке, смотрел на них. Улыбнувшись конфузливой бледной улыбкой, которая так не вязалась с его крупным мужественным лицом, он крикнул:

– Как живете, мама?

Мать в ответ беззвучно шевелила губами, хотела вымолвить что-то, но слезы полились из глаз, и она, бессильная против их безостановочного потока, утирала и утирала лицо концом тонкого кашемирового полушалка.

Яша крикнул, напрягая голос:

– Девочку вытащили из воды!

И, увидев, что брат понял его и обрадовался, прибавил радостно:

– Борис говорит: «Не беспокойся! Девочка забегает скоро».

Марфа Калинична не успела сказать сыну и сотой доли того, что думала, как свидание кончилось.

– Ох ты, горе мое, – охала она дорогой. – Не спросила ведь я его – водят ли их в баню. Волосы будто у него грязные.

Спустя несколько дней Борис дал Яше небольшую пахнущую типографской краской листовку.

– Вот бы Сашке перекинуть! Как ты думаешь, Яша? Попробуем? Стена-то ведь там не так высока, ребятишки то и дело закидывают туда камешки. Я ходил вчера, примерялся.

– А как? – прошептал Яша.

– Как? Очень просто. Костяного голубя запустим.

У Бориса без шутки не обходился ни один разговор. Только шутки его были иногда очень заковыристые, и надо быть с ним настороже, чтобы не оказаться в дураках:

– Голубя? У вас есть ученый голубь?

– Есть. Купил на базаре. Выучил его. Он подлетит к Сашке и подаст ему прямо в руки вот такую же листовочку.

Яша не знал, верить Борису или нет? Уж очень вытаращил он свои голубые глаза. Борис, улыбаясь, вытащил из кармана пустотелую коровью кость. Листовка свободно входила в нее. Это и был костяной голубь. Теперь для них оставалась одна, самая большая трудность – перекинуть кость так умело, чтобы она попала прямо к Александру.

Борису, сидевшему хоть и недолго в тюрьме, хорошо были известны тюремные порядки: когда выходят политические на

Прогулку и где они гуляют. И он выбрал место, откуда удобнее пустить голубя.

В назначенный день они отправились в город. На повороте улицы, ведущей к тюрьме, Борис сказал, завидев издали стражника:

– Иди вперед, а я комедию сыграю, не удивляйся.

Взлохматив волосы и сдвинув кепку набекрень, он пошел, шатаясь. Яша спустился в сырую ложбину кривого проулка, огибавшего тюремную стену, и. не торопясь, поднялся на крутой взгорок, где возле огородного плетня возвышались две старые липы. Проулок был безлюдея. Шел, качаясь, один лишь Борис.

Забраться на вершину дерева для Яши не составляло большого труда. Вот маленький дворик, куда выводят арестованных на краткие четверть часа, крошечная площадка голой земли, стиснутая каменными стенами со всех сторон. На