По-моему, тогда была зима, и я сидел на скамейке перед домом, попивая дымящийся кофе из крышечки от термоса и размышляя о том, удастся ли мне весной вырастить рядом с крыльцом белые колокольчики. В лесу почва очень мягкая и сыпучая, в ней все смешивается: опавшие листья, хвоя, шелуха от шишек. У нее чудесный аромат, но вырастить на ней что-нибудь очень трудно, не говоря уж о том, что садовым цветам требуется много солнечного света. И все же мне всегда хотелось разбить рядом с домом садик, пусть маленький и даже не особенно яркий. К тому времени мне уже удалось посадить и подрастить несколько горбатеньких яблонь.

Пока я мечтал о том, как выращу под окнами круглой комнаты неприхотливые высокие лилейники, термос растопил в ледяной корке, покрывшей скамейку за ночь, аккуратные кружочки с прозрачными краями.

Зимой солнце в лесу особенное, из-за него как будто просвечивает сквозь воздух душа каждого дерева, и смотреть даже как-то неловко — настолько беззащитно прозрачен зимний лес. Все видишь: как дрогнула ветка, когда сорвалась вниз одинокая зимняя птица, как с ветки посыпался тающими искрами в луче сухой снег, как до самого острого кончика бесшумно наливается светом каждая сосновая иголка на головокружительной высоте.

Я встал со скамейки и начал бродить вокруг дома. Летом в нем бывают распахнуты все окна и двери, и по деревянному полу гуляет травяной сквозняк, пахнет крапивой, одуванчиками, осокой — все вперемешку, позвякивают колокольчики, подвешенные к потолку, и тяжелые нити бус в дверных проемах, и я просыпаюсь на поздней заре, как будто я поэт или художник и у меня есть на это право, когда между оконными стеклами уже полно солнца, пыли и заблудившихся бабочек, а птицы солнечных лучей давно пробудились и начали петь в драгоценных клетках сосновых ветвей. Тогда я долго лежу в кровати и смотрю на то, как колышутся на ветру старенькие шторы из кружева чайного цвета, и я чувствую, насколько полон мой дом мною одним. Но теперь, зимой, я сумел посмотреть на него глазами леса, как будто и не жил в нем никогда. Как будто и вовсе необитаем мой удивительный дом.

И тут я увидел перед собой Профессора.

Он стоял на заснеженной тропинке и любезно мне улыбался. На нем было темно-зеленое городское пальто, на рукавах которого таял мелкий снег, и в руках он держал чемоданчик из красной кожи, растрескавшейся на уголках.

— Добрый день, — вежливо сказал он. — Прошу вас простить меня за то, что отвлекаю вас от ваших благородных занятий, но не вы ли сдаете комнаты? Если моя прямолинейность кажется вам дерзкой и неуместной, извините меня за нее и, прошу, не отвечайте!

Профессор всегда изъяснялся именно в таких выражениях, и поначалу это вызывало у меня искреннее сочувствие.

— Вы молчите? — огорченно заметил он. — Но если причиной ваших колебаний является отсутствие, скажем, гостевой книги, то я как раз купил для вас по пути новую. Только взгляните: она с золотым тиснением, и на каждой странице есть прекрасные широкие поля!

Я взял протянутую мне тяжелую гостевую книгу и раскрыл. Поля и вправду были просторные. В свободное от работы время я мог бы рисовать на них карандашом колокольчики и мышиный горошек, а потом заштриховывать, чуть наклонив карандаш сначала в одну сторону, потом в другую, — чтобы получалось красиво, ромбиком. Можно было бы даже разыскать на чердаке цветные карандаши. Ведь в моем доме есть все, чего бы я ни пожелал, потому что это мой дом, да! — только мой и ничей больше. Никому, кроме меня, не под силу найти в нем даже самую пустячную мелочь, никому не под силу сосчитать ступеньки на его лестницах, комнаты — на его этажах. Ах, что за мысль: я здесь хозяин! Я! Я так разволновался, что чуть было совсем не позабыл о Профессоре. Но он по-прежнему стоял передо мной, улыбался, а за его спиной виднелась тоненькая цепочка следов, таких легких и аккуратных, как будто их оставило какое-нибудь лесное животное.

— Пожалуйста, проходите внутрь, — сказал я. — Только не споткнитесь о последнюю ступеньку, она чуть выше других. Я как раз собирался ее подровнять…

— Благодарю вас! — воскликнул Профессор и так разнервничался, что не смог с первого раза найти рукой перила и чуть не упал. — Благодарю вас! Но… Позвольте сказать? Мне непременно нужно, чтобы вы назвали мне номера трамваев, на которых отсюда можно доехать до издательства и до почты. Скажите, газеты приносят каждое утро? Мне ежедневно совершенно, совершенно необходимы свежие газеты! Я никак не могу оставаться на периферии информационной жизни! Прошу меня извинить, если я слишком назойлив. Но, сами понимаете, мне есть из-за чего беспокоиться: в таком многолюдном и шумном городе, как этот, нужно еще привыкнуть на новом месте…

Я стряхнул снег с перил, потом со своих рукавиц — и распахнул перед Профессором дверь.

— Разумеется, разумеется, — сказал я. — Газеты приносят дважды в день, а остановку вы найдете прямо за углом. Я покажу вам схемы маршрутов. Надеюсь, уличный шум не будет вам слишком досаждать, — я отведу вам комнату с окнами во двор. Только, пожалуйста, вытирайте ноги.

И я указал ему на пестрый коврик у порога. Я сам вяжу такие коврики из старых лоскутков, которые мне жаль пускать на тряпки, и самые красивые постелил в Круглой комнате. Ланцелот любил посмеяться надо мной, когда я усаживался на диване с этим рукодельем и начинал вязать; он страшно гордился тем, что сам не умел даже вдеть нитку в иголку. Но как станет видно из дальнейшего, даже когда весь мой дом уже перевернули вверх дном мои чертовы постояльцы, в доме по-прежнему не было никого, кроме меня, кто мог бы пришить к вонючей Ланцелотовой рубашке отлетевшую пуговицу.

После моих слов Профессор взглянул на меня успокоенно и необычайно старательно вытер о коврик ноги в прохудившихся ботинках, а потом, уже без моих указаний, снял свое зеленое пальто и повесил его на крючок.

Выяснилось, что в чемоданчике у Профессора — патефон и четыре пластинки, а также медная коробочка с проржавевшими запасными иглами. Профессор нашел своему патефону место на одном из кресел в Круглой комнате и с удовольствием сидел у камина, снова и снова слушая свои старомодные песенки. Когда Профессор оставался один, он вскакивал и начинал танцевать, неуклюже и пылко, как все старики, а мог даже прослезиться ненароком. Но когда в доме появились новые люди, танцевать он бросил и старался скрыться в своей комнате раньше, чем