В деконструкции Деррида видит концепцию ответственности перед другим и за другого. Ему не нравятся ни либерализм, ни коммунитаризм, ни эссенциализм, ни конвенционализм. Философ должен подвергать себя опыту невыносимых апорий, через которые открывается справедливость.
Деррида убежден, что, с одной стороны, мы не можем адекватно выразить и спроецировать на будущее то, что мы реально хотим изменить в настоящем, и, одновременно с другой стороны, мы не должны приносить настоящее в жертву некоему воображаемому идеальному будущему.
«Не можем, не должны», однако мы делаем это, так как склонны гипостазировать наши желания. Поэтому соотнесение этих взаимоисключающих ограничений в единой формуле возможно только в реальности события, конкретно «здесь и теперь».
Нам кажется, что в нашем настоящем мы как бы пребываем, относя будущее к особой сфере нашей деятельности, где, как мы полагаем, мы и творим историю. Однако в настоящем нам дано (объективировано) то, что когда-то было будущим. И в этом ракурсе наши действия в контексте реализовавшегося прошлого предстают как история. Настоящее и есть история. Так у Деррида складывается особая форма историзации настоящего.
Будучи захваченными глобализирующимися процессами, растворяясь в них и противодействуя им, мы стремимся нащупать измерение, которое будет связано с открытостью к будущему, невидимому из того контекста и того места, в котором мы находимся в данный момент. Однако опорой движений и побуждений в нас самих является парадоксальное осознание того, что мы уже находимся в будущем – только не утопическом и не телеологическом, но в том будущем, которое когда-то в истории было будущим из прошлого (и для прошлого). Здесь перед нами предстает то, что история невозможна без повтора и трансформации. Именно такая повторяемость и воспроизводимость являются условием историзации без привязки к начальному контексту.
§ 4. Ж. Делёз о вариативности исторического бытия
Жиль Делёз (1925–1995) выступил против подчинения принципу тождества, учрежденного еще Платоном с помощью теории идей, согласно которой копии должны оцениваться идеальным образцом. На этой основе в европейской культуре сформировалось понятие о представлении, предъявляющем существующее в его тождестве.
Согласно Делёзу, в современном мире переживается крушение системы представления, иллюзия тождества рассеивается и на первый план выходит различие. В этом контексте всемирную историю он предлагает рассматривать как движение кодирования и раскодирования потоков желания.
Всемирная история оценивается им ретроспективно, т. е. с точки зрения капитализма, который представляет собой в наиболее явной форме систему, оперирующую раскодированными потоками. В свете такого подхода история предстает как смена трех систем:
1) первобытная территориальная машина – «в первобытных обществах… никакого сверх-Я, никакой вины. Никакого отождествления специфического эго с целостными лицами, личностями – вместо этого всегда частичные и групповые отождествления, соблюдающие правило компактной склеенной серии предков, фрагментированной серии товарищей и кузенов»[36];
2) варварская деспотическая машина – в этом случае «на месте территориальной машины появилась мегамашина государства, функциональная пирамида с деспотом как неподвижным двигателем на вершине, с бюрократией как боковой поверхностью и передаточным органом, с жителями деревень у основания, исполняющими роль рабочих элементов»[37];
3) цивилизованная капиталистическая машина – она определяется «раскодированием и детерриторизацией потоков в капиталистическом производстве. Для обеспечения этого универсального раскодирования все средства хороши… …Буржуазное поле имманентности, определенное конъюнкцией раскодированных потоков, отрицанием любой трансценденции или внешнего предела, излиянием антипроизводства в само производство, устанавливает несравнимое рабство, задает беспрецедентное порабощение – больше нет даже господина, остались только рабы, командующие рабами, больше не нужно нагружать вьючное животное, оно само взвалит на себя ношу»[38].
Строятся такие исторические системы на основе управления различными потоками – желанием, долгом, деньгами, рабочей силой.
Первобытные люди всеми силами препятствовали образованию государства, стремясь удерживать баланс между различными сегментами власти. В условиях первобытного существования особую важность имела земля, на которой социум записывал свои отношения. Первобытная машина существовала до появления государства, поэтому функционировала посредством управления двумя элементами:
1) управлением происхождения, которое было связано с линиями родства, определяемыми опосредованно – через экономику, поэтому они не были системой матримониальных классов;
2) управлением союзом, единицей которого выступал долг, записываемый посредством специальных мет на теле или инициации.
Линии родства должны были совпадать с союзами, выполняющими экономическую функцию. Опосредованная определяемость системы родства лишала первобытную машину устойчивости, потому что кодировка потоков желания происходила через меняющиеся союзы. В связи с этим появлялась необходимость контроля над потоками обмена и производства, что осуществлялось, например, посредством церемонии потлача, запрета на инцест и другими ограничениями зародышевого потока.
С появлением денег три типа потоков – предметы потребления, предметы престижа и женщины – могли быть закодированы только как предметы престижа. Однако торговцы начинают использовать деньги для завладения секторами предметов потребления, традиционно принадлежавшими женщинам. В результате коды подверглись ревизии и первобытная машина стала разрушаться.
На ее месте начала выстраиваться варварская деспотическая машина. Ее основными элементами стали:
1) новый союз – мгновенное, а не в результате долгого процесса формирование, образование государства, которое становится собственником земель небольших первобытных племен и строится пирамидальным образом с деспотом на вершине, которому напрямую от бога даруется легитимность;
2) прямое происхождение, т. е. система матримониальных классов.
Варварская деспотическая машина придает особое значение письменности, и теперь социум ведет запись на пергаменте или монетах. Государство поглощает все элементы: землю, линии происхождения, производство и обмен. Все это включается в его систему кодирования. Один из главных элементов такого кодирования – торговля и роль денег. Отсюда возникает государственная монополия, сознательное торможение развития торговли, потому что деспотическая машина испытывает страх раскодирования потоков. Усиление и централизация государственного аппарата были связаны со стремлением знати противостоять укреплению нарождающейся буржуазии. Но абсолютистские государства не смогли удержать новые раскодированные потоки (деньги, рабочая сила, средства производства).
Богатство с помощью денежной абстракции превращается в капитал, крестьяне, освободившиеся от феодальной зависимости, становятся потоком рабочей силы. Соединение капитала и свободного работника создало капитализм. Так возникает цивилизованная капиталистическая машина.
Теперь не государство, а капитал становится главным оператором кодировки различных потоков. Капитализм – система, функционирующая на максимально раскодированных потоках. Но и капитализм не способен выдержать полное раскодирование потоков, поэтому он создает новые искусственные инструменты контроля, которые отличаются безмерной жестокостью, которая оказывается хуже первобытной жесткости и террора деспота. Капитализм – это не просто декодированные потоки, а обобщенное декодирование потоков, новая массивная детерриториализация, конъюнкция детерриториализованных потоков.
