Наученные горьким опытом войны и скудной послевоенной жизни, их родители после работы выстаивали в длинных очередях за дефицитными продуктами (а что тогда не было дефицитным!), стремясь добыть лучший кусок для своих детей, но не встречали в их глазах благодарности. Вместо признательности – гневные обвинения в мещанстве, вещизме и бездуховности: «Мы с горящими сердцами стремимся жить для людей, у нас „все дела творческие, иначе зачем?“, а вы путаетесь под ногами с селедкой, колбасой и прочим вздором». К тому же родители не понимали этих вечных поисков экстремальных ситуаций, когда из летних лагерей их дети возвращались исхудавшими, с руками, покрытыми цыпками. Конфликт с окружающей действительностью был неизбежен, ибо столкнулись две модели жизни: утопическая и прагматическая. В отличие от диссидентов, коммунары не понимали, что существует разрыв между идеологией и повседневными практиками и что язык советской идеологии не был рассчитан на использование в повседневной жизни. За что в итоге и пострадали.

Из бесед со своими друзьями и знакомыми, которые когда-то были частью этого движения, я знаю, как по-разному сложились судьбы бывших коммунаров. Одни, испытав на себе и пережив как драму практику двойных стандартов, ушли в ниспровергатели системы. Другие стали активными «прорабами перестройки», чтобы вскоре пережить еще одно горькое разочарование от ее провала. Третьи, напоенные романтическими воспоминаниями юности, до сих пор идеализируют все советское. Но все они с увлажненным взором поют: «Мы оставим на память в палатках / Эти песни для новых орлят».

Они и вправду похожи на детей, не преодолевших трудности взросления, которые связаны с тем, что в реальном (неважно, в каком – авторитарном или демократическом) обществе слишком много ценностных систем, противоречащих друг другу. Сегодня таких систем неизмеримо больше, нежели в эпоху оттепели: религиозные и позитивистские, консервативные и демократические, общечеловеческие и национальные.

Рано или поздно любой педагог, вне зависимости от временного и социально-политического контекста, встает перед дилеммой: как преодолеть зазор между правилами и ценностями, внушаемыми в детстве, и их корректировкой при столкновении с большим миром? Увы, «мир уродлив / И люди грустны» (как написал американский поэт Уоллес Стивенс). Вечная педагогическая проблема: как одновременно учить детей говорить правду и вводить их в мир, полный лжи и противоречий? Универсальных рецептов нет.

С этой точки зрения любая педагогическая система утопична по сути, ибо пытается решить открытые вопросы, не имеющие окончательного решения. Здесь каждый выбирает для себя. Важно лишь не заноситься, приняв душой совет мудрого Я. Корчака, в равной мере относящийся и к взрослым, и к детям: «Есть разные истины: твоя, моя, его. Наши истины неодинаковы вчера и сегодня. А завтра твоя и моя истины будут другими». При таком настрое перестаешь располагать людей и детей на шкале «свой – чужой».

Что до поседевших воспитанников коммунарcкого движения, то из личных контактов с ними выношу ощущение, что большинство из тех, кого я знаю, – глубоко порядочные люди, вне зависимости от их ценностных и политических предпочтений. Несмотря ни на что, педагогическая утопия влила свет в их души. А прививка творчества, полученная в юности, до сих пор позволяет украшать свою жизнь и реализовывать себя, преимущественно в хобби и занятиях с внуками – возраст есть возраст.

«Серой зоне» мы обязаны еще одним парадоксом: возникновению физико-математических школ в разгар хрущевской реформы образования.

Элитарное или эгалитарное образование?

Как у элитарного, так и у эгалитарного подхода к образованию всегда будут горячие поклонники и противники. Их нескончаемый спор длится веками, попеременно предоставляя серьезные и весомые аргументы как той, так и другой стороне. В самом деле, кто возьмет на себя смелость предсказать, какая среда для развития личности ребенка окажется благотворной, решившись дать безапелляционный совет, куда его поместить: в инклюзивную школу, где рядом с ним будут учиться дети с ограниченными возможностями, или в элитную гимназию, создающую идеальные условия для взращивания гениев. И там и там есть свои плюсы и минусы. Взвешивать их – дело неблагодарное, а главное, лишенное смысла: все дети разные, сколько людей, столько и мнений. Уже хорошо, когда есть возможность выбора.

Меня же в этой теме в первую очередь занимает государственное и социальное проектирование. А точнее, непоследовательность государства в определении приоритетов, выражающаяся в попеременных предпочтениях то той, то другой линии развития образования. Так происходит, видимо, неспроста.

Это уникальное явление заслуживает пристального рассмотрения, в чем мне суждено было не раз убедиться и при личных контактах с коллегами – носителями сформировавшейся российской традиции, и в Китае, где до сих пор готовят победителей международных олимпиад по математике, руководствуясь нашими методиками, и в ходе беседы с министром образования и науки одной из восточных стран, которая демонстрирует высочайший рейтинг в области образования. Министра в первую очередь интересовало, осталось ли в российском образовании что-либо от былой методической культуры развития математических способностей у детей. Вопрос не был праздным: чуть позже высокий гость признался, что своим стремительным взлетом в образовании его страна обязана в том числе использованию российского опыта выращивания интеллектуальной элиты в области точных наук.

Этот бесценный опыт накапливался долгие десятилетия, с начала прошлого века. Но как в его начале, так и сегодня сторонники индивидуальной работы с одаренными детьми (с выделением их в отдельные группы для обучения) сталкивались и продолжают сталкиваться с антиэлитистскими настроениями. Их ведущий мотив: стоит убрать сильных способных учеников из класса, и слабым детям не будет за кем тянуться. На этот довод прямо ответил еще в 1911 году на Первом Всероссийском съезде по экспериментальной педагогике выдающийся российский психолог Всеволод Кащенко: «…Но позвольте, что же это за аргумент? За что вы хотите принести в жертву даровитых детей посредственности? Это, по меньшей мере, оригинальное использование неразвернувшихся дарований на пользу процветания среднего индивида. Можете чем хотите поднимать дух соревнования в классе, но только не глушите зачатков великих, быть может, дарований, которым вы должны дать возможность развернуться во всю ширину и мощь. Они с лихвой возместят вам принесенную жертву». Он считал, что одаренных детей нужно учить иначе, собирая их в отдельные классы.

В молодом советском государстве рабочих и крестьян, где каждая кухарка считалась способной управлять государством, такие аргументы не принимались в расчет, а высказывать их стало опасно. В единой трудовой школе не нашлось места для специальных классов, где могли бы по особой программе обучаться одаренные дети. Эту филигранную работу на свой страх и риск продолжали