К сожалению, судьба Ариадны после ее встречи с Тесеем свидетельствует не в пользу этого поэтического предположения. Его спасение стало ее гибелью. Никто не знает, что произошло между ними. Одни поэты считали, что любимых разлучили боги, другие обвиняли Тесея в жестокосердии. Так, Овидий вложил в уста Ариадны слова, обличающие героя:

Уж не дивлюсь я тому, что победа тебя осеняет,

Что распростертый урод критскую землю покрыл:

Рог тот изогнутый мог ли в железное сердце проникнуть?

И без защиты руки грудь охраняла тебя.

Грудь твоя – в ней и кремень, и из кованой стали кольчуга,

В ней тот Тесей, что кремня тверже и стали глухой.

Ложное обвинение в черствости вполне простительно для Овидия – чувственный поэт, он был большим знатоком любви – не лабиринтов. Для всякого же лабиринтного человека очевидной является истина: если слишком долго блуждать по лабиринту, – хочешь ты того или нет, – нужно быть готовым к тому, что лабиринтные изломы войдут в твою плоть и кровь и станут твоими изломами; так что, даже покинув лабиринт, во всем многообразии жизни ты будешь видеть только ломаные пути, тупики и бесконечное разочарование. А кроме того, выход из одного лабиринта для лабиринтного человека часто является лишь входом в другой лабиринт, более сложный и запутанный; изломанная судьба Тесея и, как итог, его нелепая смерть – лучшее тому свидетельство.

Встречал я и «быкоголовых» софистов, утверждавших без тени сомнения, будто сам Тесей был тем Минотавром, что бродил в поисках жертвы глубинами кносского лабиринта. Предание это восходит к россказням паллантидов и их единомышленников из числа наших достославных мужей, проводивших дни и ночи в многомудрых беседах о судьбах отечества, возмутившихся в свое время тем, что Тесей – этот безродный трезенец, прославившийся в народе своими героическими деяниями – истреблением всевозможных чудовищных злодеев, уподоблявших себя богам (каждое чудовище у нас мнит себя богом!), – этот бродяга был признан Эгеем своим престолонаследником.

Лучшие граждане Афин сразу почувствовали в Тесее – будущем собирателе аттических земель, бросившем клич «Сюда, все народы!», – нечто им чужеродное, сулящее свободному городу неисчислимые беды и несчастия. Наблюдая его беспокойный героический нрав, побуждавший его на всевозможные отчаянные поступки, они как будто предвидели те угрозы державе, с которым столкнулись Афины во время правления Тесея. Только боги ведают, каких жертв отечеству могли стоить его столкновения с фиванцами то из-за ослепленного тирана, изгнанного из родного города, то из-за павших аргосских воинов, чьи трупы фиванцы не разрешали погребать, – о, я живо представляю себе этот негодующий крик наших сограждан: «Какое нам дело до аргосских мертвецов?!» Лучшие граждане Афин стремились лишь к благостной спокойной жизни, повторяя вслед за поэтом:

Утроба – вот наш бог,

И главный бог при этом.

Тесей виделся им чудовищем, от которого следовало избавиться. И судьба предоставила им такой шанс. Согласно договору, заключенному афинским царем с Миносом, ранее вторгшемся в Аттику и разорявшем ее земли, афиняне должны были каждые девять лет отправлять на Крит в жертву Минотавру семерых юношей и девушек. Как только Тесей был признан Эгеем своим наследником, лучшие граждане Афин стали возмущать народ вполне справедливым требованием: Тесей, как сын афинского гражданина, должен бросать жребий наравне с их детьми и при необходимости предстать перед чудовищем. Эгей воспротивился подобным речам, но Тесей сам пресек все эти разговоры, вызвавшись отправиться на Крит безо всякого жребия.

Герой убедил отца, что он вернется в Афины, сокрушив чудовищного зверя, и символом его победы станет белый парус на его корабле. Но, возвращаясь с Крита, он, по свидетельству наших историков, забыл о своем обещании и не сменил характерные для жертвенного корабля черные паруса на белые. Благие боги! возможно ли, торжествуя победу над чудовищем, забыть сменить черные паруса – символ смерти – на белые – знак свободы и возрождения? как можно черное спутать с белым?

По всей вероятности, достославные афиняне не обременили себя выполнением наказа Эгея и не подняли на борт тесеевой триеры белый парус. Они не питали никаких надежд на возвращение героя и потому оставили на корабле вполне приличествовавшие ему черные паруса. Так что не Тесею, а лучшим нашим согражданам мы обязаны тем обстоятельством, что преследователь чудовищ плыл под черными парусами.

Кносские монеты с изображением Минотавра и Лабиринта в виде свастики.

Что же касается самого чудовища, есть все основания полагать, что во мраке кносского лабиринта Тесей свернул шею нехолощеному козлу, которого критяне некогда загнали в лабиринт в жертву Зевсу. Не божественный произвол, а людская молва превратила несчастное жертвенное животное в чудовищного Минотавра – предмет суеверного страха для всех непосвященных. Афинские же дети погибали из-за этого старого козла, просто заблудившись в лабиринте. По вполне понятной причине не стал развенчивать миф о Минотавре и сам Тесей – в победе над козлом не много чести.

Как бы то ни было – сокрушил ли Тесей быкоподобное чудовище, обломал ли рога жертвенному козлу, – из лабиринта он вышел свободным человеком – опыт, который привел меня к одной очень простой мысли: чтобы выйти из лабиринта, нужно пройти его весь до конца. Мысль эта проста – проста до боли, – но ее невозможно понять, ее можно только пережить, прочувствовать собственной кожей.

Впрочем, к чему все это знать тебе – свободному гражданину вольного города? Чувствуя себя свободным человеком, ты можешь даже не подозревать, что в действительности блуждаешь лабиринтными путями – во тьме, часто на ощупь. Иллюзия свободы может жить в тебе довольно долго – ровно до того момента, когда ты вдруг начнешь слышать рядом с собой тяжелое бычье дыхание. Вот как я сейчас…