Это очевидное сходство подтолкнуло некоторых социальных теоретиков к мнению, что армейская организация являлась источником для подражания, которым европейские правители прежних времен руководствовались при создании бюрократических аппаратов. Я воздержусь от суждения по этому вопросу. Важно не столько происхождение управленческих структур, сколько само сходство между ними. В действительности в рамках современной государственности вооруженные силы как структурно, так и функционально подобны бюрократии. Армия (как и любой другой силовой аппарат) – это управленческая структура с достаточно узкой, но крайне важной сферой компетенции. Тут, пожалуй, уместно вспомнить другую известную идею Макса Вебера: о государстве как органе, располагающем монополией на легитимное применение насилия. Понятно, что управленческая структура, специализирующаяся на поддержании этой монополии, имеет ключевое значение.
Теперь пора перейти от теоретических рассуждений к более предметному анализу исторических реалий. И здесь исходным пунктом для дальнейшего анализа послужит констатация того, что в идеально-типическом традиционном обществе армия – это не бюрократия, а часть правящего класса, глубоко интегрированная в его структуру. Ранний европейский феодализм, при котором каждый крупный землевладелец был в то же время царедворцем и военачальником, а каждый дворянин – либо военачальником рангом пониже, либо просто воином, иллюстрирует эту ситуацию наиболее ярко. Да и много позднее, уже в условиях формирования абсолютизма, воинская служба оставалась лучшим, наиболее подходящим занятием для дворянина. Другие профессиональные траектории – например, наука – были зарезервированы для младших отпрысков дворянских семей, которые не могли унаследовать отцовскую землю, так что их надо было куда-то пристроить.
Поскольку силовые структуры не являлись профессиональными корпорациями, то и понятие военного режима нельзя применять к традиционным обществам. Военные в этих обществах, будучи интегральной частью правящего класса, и так обладали властью, так что захватывать ее не было нужды. Военные перевороты происходили нередко, однако результатом их становилось не установление нового режима, а перераспределение власти и ресурсов в рамках старого. Вспомним многочисленные попытки переворотов и успешные перевороты, составлявшие основу династических конфликтов XVIII века в России и закончившиеся лишь со свержением Павла I в 1801 году. Если переворот был успешным, это приводило к смене монарха, а вместе с тем к изменениям в составе приближенной к трону узкой группы царедворцев. Иногда это влекло за собой и другие политические преобразования, но основы монархии оставались незыблемыми.
Разумеется, бывали и исключения. Например, режим Наполеона Бонапарта во Франции на первых порах по многим параметрам приближался к современным военным диктатурам. Причину понять легко: монархия пала, а демократия не смогла ни приобрести сколько-нибудь устойчивые формы, ни утвердиться. В течение короткого времени власть Наполеона была преимущественно властью военачальника. Но характерно то, что сам Наполеон не был доволен таким своим статусом и довольно скоро учредил монархическую форму правления, причем по мере существования Первой империи монархические черты в ней проявлялись все сильнее.
Из всего вышесказанного вытекает, что военный режим – это сравнительно недавний феномен. И действительно, до Второй мировой войны военные перевороты хотя и происходили время от времени, обычно не вели к установлению военных режимов. Даже в наиболее модернизированном регионе довоенного мира, в Европе, такие режимы были немногочисленными. Можно отметить недолговечные военные диктатуры, установленные в 1920-х годах в Испании и Португалии, а также, в качестве наиболее яркого случая, режим Юзефа Пилсудского, известный как «санация». Впрочем, правление Пилсудского тоже не было продолжительным. В целом военные режимы довоенного периода можно пересчитать по пальцам.
Этому тезису как будто противоречит исторический опыт испаноязычной Латинской Америки в XIX – первой половине XX столетия. С момента обретения независимости некоторые страны региона пережили целые серии диктатур, во главе которых часто стояли военачальники, использовавшие вооруженные силы для захвата власти. В литературе за такими лидерами закрепилось название «каудильо» (вожди). Уже в первой половине XIX века в странах региона произошла милитаризация власти, что особенно отчетливо проявилось в Мексике и Перу. Роль каудильо обычно играл главнокомандующий вооруженными силами. При этом формально сохранялась республиканская форма правления.
Для оценки этой тенденции важно учесть, что в Латинской Америке генезис современной государственности проходил в форме антиколониальной вооруженной борьбы, которую местные (преимущественно креольские) элиты вели против Испании. В ходе этой борьбы освободительные армии Симона Боливара, Хосе де Сан-Мартина, Хосе Артигаса и других лидеров движения за независимость стали кузницей, в которой выковались в окончательной форме правящие классы новых, независимых государств. Организация этих государств, несмотря на видимость сходства с позаимствованными из США конституционными формами, оставалась достаточно примитивной, а весьма распространенной формой политической борьбы были столкновения между различными, как сказали бы сейчас, силовыми фракциями. По сути, эти фракции представляли собой группировки креольской землевладельческой аристократии и зарождавшейся буржуазии.
Функционального и профессионального выделения вооруженных сил из состава правящего класса тогда еще не произошло. В Латинской Америке, как и в большинстве стран мира, этот процесс завершился лишь в XX веке. Наследие эры каудильо продолжало сказываться в том, что армии латиноамериканских стран довольно охотно принимали на себя политические роли. Однако сам «каудильизм» ушел в прошлое. Военные перевороты приобрели совсем другую социальную механику. Вероятно, не будет преувеличением сказать, что из всех переворотов, происшедших в Латинской Америке в минувшем столетии, наибольшее внимание мировой общественности привлекло свержение чилийского президента Сальвадора Альенде в 1973 году. На тот момент армия страны рассматривалась как наиболее модернизированная в регионе не только в техническом плане, но и по уровню развития профессиональной военной этики.
2.2. Мировые войны и колониальные армии
Помимо общеисторического процесса модернизации, который так или иначе затронул все страны мира, в высокой мере профессионализации силовых аппаратов способствовали два более ситуационных обстоятельства, тем самым создав ключевые предпосылки для распространения военных режимов. Первым из этих обстоятельств были мировые войны, отчетливо показавшие, что новый технологический уровень, на который в начале XX века вышло военное дело, требовал и новых подходов к роли вооруженных сил. Безвозвратно ушли времена, когда основной формой военной подготовки была шагистика, с организацией которой справлялись недоросли из аристократических семейств, а военное планирование осуществлялось «на глазок» монархами при участии царедворцев. Армии должны были стать профессиональными, и в большинстве стран, даже в тех, лидеры которых вряд ли могли рассчитывать на важные роли в глобальной политике, они таковыми стали.
Вторым важным обстоятельством оказался колониализм, который лишь в последней четверти XIX века стал действительно глобальным феноменом, охватившим почти всю Африку и значительную часть Азии. Колониальные владения были обширными, и удерживать их исключительно с помощью войск, направляемых из метрополии, оказывалось практически невозможно. Поэтому одной из первоочередных целей, стоявших перед колониальными державами, стало создание вооруженных формирований, рекрутировавшихся преимущественно из местного населения.
Весьма ранним и, безусловно, самым заметным феноменом такого рода явилось создание Британской Ост-Индской компанией «туземных» войск, так называемых сипаев (хотя организационная модель была изобретена еще до прихода британцев правителями империи Великих Моголов и некоторых других государств старой Индии). Сипаи были наемниками, которых набирали в определенных регионах страны. Пополнение происходило преимущественно за счет представителей высших каст, брахманов и раджпутов, а также мусульман, имевших сопоставимый статус в рамках кастовой системы. В каждом батальоне и даже полку могли служить члены лишь одной местной общины. Хотя офицерские должности занимали почти исключительно британцы, значительное социальное родство между рядовыми сипаями сформировало узы солидарности, которые в момент кризиса пересилили лояльность колониальным властям. Итогом существования этой модели армии стало восстание сипаев, которое потрясло Индию в 1857 году и послужило непосредственной причиной ликвидации Ост-Индской компании, открыв тем самым новую эру британского колониализма.
Вместе с Ост-Индской компанией ушли в прошлое и сипайские войска в их прежнем формате. Им на смену
