"Смерть буржуазии!… Гражданская война! ‹…›

Наша Родина – Советский Союз". Согласно полицейским донесениям, особо кровожадные песни распевались часто детскими группами: "Мы разжигаем, мы торопим классовую борьбу, кулаки готовы к удару, пинок по телу буржуазии ‹…› Вцепляйтесь в глотку буржуазному государству ‹…›". В конце хоровой декламации красные пионеры набрасываются на актеров, обряженных в полицейскую форму, и при бурных аплодисментах зрителей валят их на землю. После этого к стенке прислоняют несколько портретов и звучит вопрос: "В кого первого будем стрелять? В Гитлера ‹…› в Геббельса ‹…› в Брюнинга‹…› в Зеверинга‹…› в Гржезинского!"16.

На национал-социалистских мероприятиях столь кровожадных речей и сцен, как правило, не бывало, поэтому вполне можно понять, что и прусская полиция в 1930-1933 годах рассматривала коммунистов как главных врагов, а национал-социалистов порой чуть ли не как союзников, тем более что обширная разлагающая работа, которая имела успех лишь у очень небольшой части полицейского состава, шла только со стороны коммунистов. Не удивительно поэтому и мнение одного из функционеров СДПГ, что призрак фашизма исчезнет, а решающим вопросом будущего будет "за или против большевизма". п

Однако самое поразительное выражение этой духовной гражданской войны обнаруживается не в коммунистической литературе, а в органе левой интеллигенции, "Вельтбюне", и атака его направлена не против национал-социалистов, а в целом против образованных слоев Германии. Курт Тухольский писал в 1927 году под заглавием "Датские поля": "Пусть газ просочится в детские ваших сыновей и дочек! Пусть эти куколки медленно сползут на пол! Я желаю жене члена консистории, и жене главного редактора, и матери скульптора, и сестре банкира, чтоб все они умерли горькой мучительной смертью, все они вместе! Потому что они этого хотят, не хотя этого. Потому что они ленивы. Потому что они не слышат, не видят и не чувствуют". '* Несомненно, Тухольским здесь, как и везде, руководили самые благородные пацифистские побуждения. Но зло никогда не бывает результатом посредственных и редко – низменных чувств. Тухольский высказал огульное обвинение, которое делало очень вероятным, что меры уничтожения в предстоящей гражданской войне не остановятся на излюбленных спекулянтах или хотя бы на буржуях, что даже женщинам и детям не будет пощады.

В оправдание Тухольского следует сказать, что он знал о зверствах ландскнехтов, которые вызывали куда большее озлобление, чем даже смертные приговоры тайных судшигц мнимым или подлинным предателям. Во всяком случае, уже в 1928 году он мог читать описание действительно отвратительной сцены в книжечке "Серьезное и смешное из жизни путчиста" бывшего офицера добровольческого корпуса, а теперь высокопоставленного фюрера СА фон Киллингера. Киллингер рассказывает там, как во время боев в Мюнхене в 1919 году к нему привели дурную бабенку, которая проявила упрямство. Тогда он приказал унтер-офицеру с помощью двух солдат задрать ей юбки и полечить ее ударами плетки по голому заду. Трудно представить себе, что должно было вызывать у клеймимых позором и поставленных под угрозу уничтожения групп населения большую горечь и гнев – необузданная фантазия Тухольского или донельзя реальные зверства Киллингера.

Тем, кто среди этих оргий ненависти доверяли разуму и стремились к объективности, было на редкость трудно занять позицию над схваткой и в то же время позицию политически действенную, поскольку они и сами подвергались яростным нападениям. Социал-демократы были склонны направлять свою полемику против господствующих классов времен до 1914 года, поскольку именно эти люди составляли теперь подлинную силу коричневых рядов, в то время как рабочие и средний класс были, собственно, естественными союзниками СДПГ. Депутат рейхстага Антон Эркеленц писал, что у прусского юнкера и у померанского деревенщины пахнет Азией. Но, даже объявляя коммунистов прислужниками фашизма, он противопоставляет кровавой бойне народной войны, планируемой коричневыми, старый боевой клич "война дворцам".

Очень редко встречаются слова понимания и приятия ситуации в Германии в целом. Такие слова нашли Герберт и Элизабет Вайхман в заключение своего рассказа о путешествии в Советский Союз, беспристрастно и достоверно описывающего "повседневность в Советском государстве": всеобщую бесклассовую нищету, отсутствие всякой созерцательности и досуга после уничтожения старой интеллигенции, "торопливую, дымную, наполненную шумом машин и борьбой людей повседневность". Поэтому поездка привела их к новому взгляду на вещи: "Мы спокойно могли бы относиться к обстановке у себя дома, в Германии, с большим терпением и любовью, осознав, насколько спокойнее и по-человечески достойнее наша жизнь, чем мы это хотим порой представить".2|

Но в глазах коммунистов Герберт и Элизабет Вайхманн тоже были не более чем социал-фашистами. Даже на теории, на абстрактных, на первый взгляд, построениях лежал отпечаток духовной гражданской войны. Впрочем, понятие социал-фашизма не было в первую очередь плодом теоретических размышлений: оно было глубоко эмоционально укоренено в опыте и оценках более ранних времен, а именно в ненависти ортодоксальных марксистов к реформистам, а позже, во время войны, к предателям, социал-патриотам и социал-шовинистам. Однако полемика перешла в новое качество, когда Зиновьев после немецкого октябрьского поражения объявил в январе 1924 года левых социал-демократов "флангом фашизма", а Сталин в сентябре 1924 года присоединился к нему с утверждением, что фашизм и социал-демократия – близнецы. Вполне последовательным было поэтому объявить после сентябрьских выборов, что к власти пришел "брюнинговский фашизм", и что всякий, кто против пролетарской революции, тем самым стоит на стороне фашизма. Напрашивался вопрос, чем же вообще отличается фашизм от всего остального, если уже буржуазная демократия есть не что иное как диктатура буржуазии, и если только один из двух основных классов может осуществлять диктатуру. Поэтому требованием момента могла быть только одновременная борьба против обоих вспомогательных отрядов буржуазии: против НСНРП как национал-фашизма и против СДПГ как социал-фашизма, причем основной удар должен был быть направлен против социал-демократии как коварнейшей из двух враждебных сил.

Оппозиционные группы внутри КПГ видели в этой концепции угрозу гибели своего дела, так что смысл их обращений к партийному руководству, начиная с 1930 года, сводился к тому, что "сим – понятием социал-фашизма – побежден будешь". Значительнейшей из этих группировок была КПГ-О, собравшая в своих рядах исключенных из партии правых; ее возглавляли Генрих Брандлер и Август Тальгеймер. Но и красные фронтовики прилагали немалые усилия, чтобы вернуть коммунистов в русло единого рабочего движения, хотя резкая критика бюрократизма и зависимости партии, а с другой стороны, их собственное нежелание отказаться от понятия "диктатуры пролетариата" обрекали попытку с самого начала на явную безнадежность.

Критики теории социал-фашизма нашли мощную поддержку в лице Льва Троцкого, которого с 1929 года можно причислять к русской эмиграции.