и вот почему «Philosophie ist Platonismus» (245). Красота для Когена есть, следовательно, не больше как «основоположение».
2)
Еще один шаг и – Коген у центра всей своей эстетики.
«Идея как основоположение означает в последней инстанции самость чистого чувства как основоположение (das Selbst des reinen Gefühls als Grundlegung)».
Это – совершенно оригинальная идея, не сводимая ни на познавательные категории, ни на нравственные идеи. Что такое «чистое чувство», по Когену? Несмотря на все расхождение с «романтизмом», Коген все-таки говорит следующее. Надо исследовать сознание не только в отношении к порождаемым им предметам, но и в отношении к самому себе (Verhalten zu sich selbst), ибо только тут и достигается подлинное единство сознания (86).
«Внутреннее поведение сознания в себе самом, пребывание в себе, удержание себя на собственной деятельности, покой и успокоение в этой деятельности, самодовление в этом собственном поведении, без выхода из себя и без стремления за пределы себя, чтобы достигать того или иного предмета как содержания вне собственной сферы в себе покоящейся деятельности, будь то для познания или для воли, – эта автаркия только и может одна привести к самостоятельности эстетического сознания, к открытию и доказательности его новизны и своеобразия» (97).
Так Коген, подобно Канту и Шеллингу (а в конце концов и Плотину), приходит к объединению теоретического и практического разума в чувстве, к объединению природы и свободы, т.е. к самодовлению субъекта, когда он сам полагает себя и свой объект.
3)
Но пойдем далее. По Когену, чувство само по себе еще не вскрывает сущности эстетического сознания. Он различает «Bewusstheit», темное, неоформленное сознание, и «Bewusstsein», сознание, имеющее в себе четкую содержательность. Если мы полагаем, что прекрасное есть самость чистого чувства, и самость чистого чувства есть та модификация сознания, которая характерна именно для эстетического предмета, – то не может быть никакого бессознательного эстетического чувства. Чистое чувство есть четкое содержание, появляющееся в результате объединения теоретической и практической сфер, необходимости и свободы. Стало быть, Коген утверждает новое основоположение, новую идею – на основе чувства. Тогда только достигается его чистота (121 – 125). Но Коген не доволен и этим.
4)
Подобно тому, как у Плотина красота есть чистый эйдос, соотнесенный, однако, с меоном, в результате чего эйдос оказывается смысловой энергией (в «Античн. Косм.» я доказал, что аристотеле-неоплатоническое учение об энергии есть учение о выражении, – стр. 367 – 386), и Коген вдруг вводит такую категорию, которую очень трудно было ожидать от него и которую и сам он, по-моему, не вполне усвоил и осознал.
Именно, он говорит, что чистое чувство есть некое выразительное движение (Ausdrucksbewegung), освобожденное от натуралистического толкования. Обычно тут имеют в виду преимущественно внешнюю форму, но Коген утверждает, что в этом понятии важно именно внутреннее, находящееся в корреляции с внешним. Выражению соответствует не «впечатление», но «первоисточник внутреннего». Из «внутреннего» возникает движение к «внешнему», и потому движение это порождает и самое выражение.
Эта проблема не имеет ничего общего с психологией, для которой всякое выразительное движение есть предмет ощущения. Ощущение – везде одинаково.
Гораздо важнее проблема и понятие движения в чистом познании, где выражение и движение даны как чистое порождение (Cohen, 125 – 128). В искусстве всегда нечто сообщается. Движение – «основная деятельность сознания» (130); «движение должно быть чистым порождением», как в физике, так и в искусстве (131), не подражанием иному, но именно самостоятельным порождением (131 – 132).
Примененная к понятию чувства, эта категория, наконец-то, и разрешает первоначальное задание мыслить красоту как идею в смысле принципа и основоположения. Чисто смысловое движение, движение как чистое порождение, будучи движением чувства, и есть тот «принцип происхождения», без методического приложения которого к сфере чувства мы не могли бы, по Когену, и получить настоящего трансцедентального рассмотрения сферы прекрасного и искусства (133). Ведь
«основоположение есть только задача, которой, однако, имманентно решение, и это основоположение есть задача, которая ставится систематикой культуры».
«Поэтому, такая задача есть основоположение» (248).
Эта задача ставится непрерывно и бесконечно. В ней – возможность, чистая возможность ее выполнения и принцип всех подчиненных категорий прекрасного (249). И вот, выражение, выразительное движение и создает для эстетики эту задачу, эту возможность, это основоположение.
Мы видим, что Когену удалось подметить несомненную связь категорий «чувства» и «выражения», равно как и сущность каждой из них в отдельности. Логическая ли и методическая проницательность или собственный эстетический опыт был этому причиной, но нельзя Когену отказать в правильности этих построений, несмотря на полное отсутствие диалектики и постоянную темноту языка.
Как и везде, мы предпочли все эти категории диалектически вывести и не остаться в пределах простого описательного констатирования.
20.
Кант, – «Критика способн. сужд.», VI – VII главы Введения, – дает концепцию чувства на правильном диалектическом месте, но без малейшего намека на осознанный диалектический метод. (Интересный материал по истории до-кантовского понятия чувства у A. Bauemler, Kants Kritik d. Urteilskr. Halle. 1923, 108 – 140).
Это восполняет Фихте в «Наукоуч.» 1794 г. при переходе от практического Я к абсолютному (III ч., § 8 – 10).
Еще яснее у Шеллинга – в учении о том, как Я сознает «первоначальную гармонию субъективного и объективного» (Syst. d. tr. Id., 605 – 607) и в дальнейшей дедукции художественного продукта в связи с понятием гения.
Завершение и, быть может, наиболее яркое диалектическое учение о «чувстве» находим у Шлейермахера.
Не что иное, как «чувство» выводит и Гегель (как синтез теоретического и практического) в учении об «осуществленном благе» (при переходе к «Абсолютной Идее», – Энциклоп., §§ 235 – 237).
После этого только невежеством в отношении изучаемого предмета можно объяснить слова Н. Грота:
«Все представители этого направления, начиная с Фихте и кончая Гегелем, более или менее смешивали чувствования с ощущениями, определяя чувство самыми туманными формулами, составлявшимися из условных абстрактных терминов, имевших значение только для каждого приверженца школы в отдельности, и, наконец, объясняли природу чувства одними лишь произвольными метафорами, прикрывавшими неспособность к более реальному толкованию»
(«Психология чувствований». СПБ. 1879 – 1880, 307).
В отличие от немецких идеалистов, Коген опять оказывается неспособным дать диалектику чувства, хотя, следуя кантианской традиции, и дает ему описательно правильное место (ср. выше прим. 19).
Наконец, психологи все сделали, чтобы запутать и даже воспретить анализировать чувство в его существе, хотя сами оказались в этой области наименее плодотворными, даже в количественном отношении.
