Доколе существует хотя одно учреждение, которого не смеет „касаться” отдельный человек, дотоле самобытность и самопринадлежность моего я останутся пустой мечтой.

Какое дело мне до партии? У меня найдется достаточно людей, с которыми мне можно-будет сближаться, не принося присяги верности тому или другому знамени.

...невозможно действовать самобытно, не действуя безнравственно...

Тысячи старых дев, поседевших в добродетели, не стоят даже единой вольной гризетки.. («Единственный и его собственность»).

Ницше: Сколько вижу я доброты, столько, и слабости. Сколько справедливости и сострадания, столько слабости.

Добродетелью считают они все, что делает скромным и ручным: так превратили они волка в собаку и даже человека в лучшее домашнее животное.

Государством называется самое холодное из-всех холодных чудовищ. Оно холодно лжет, и эта ложь ползет из уст его: «Я, государство, составляю народ».

Государство там, где все, добрые и плохие, теряют себя.

«Ты не должен грабить! Ты не должен убивать» — такие слова назывались некогда священными; перед ними преклоняли колена и головы и к ним подходили разувшись. Но я спрашиваю вас: когда на свете было больше разбойников и убийц, как не тогда, когда слова эти были особенно священны? Разве в самой жизни нет грабежа и убийства? И считать эти слова священными разве не значит — убивать самое истину? Или это не было проповедью смерти — считать священным то, что противоречило всякой жизни и убеждало не жить? — О братья мои, разбейте всякие скрижали!

Я не хочу, чтобы меня смешивали или отожествляли с этими проповедниками равенства. Ибо так говорит ко мне справедливость: «люди не равны». И они не должны быть равны! Чем была бы любовь моя к сверх-человеку, еслибы я говорил иначе?

Я призываю вас не к работе, а к борьбе. («Так говорил Заратустра»),

...Демократизация Европы клонится к произрождению типа, подготовленного к рабству в самом тонком смысле слова...

(«По ту сторону добра и зла»).

Ибсен. Гуманность — вот бессильное то слово,

Что стало лозунгом для всей земли.

———

И знать того я чувства не хочу,

Которое зовут любовью люди.

———

До вас здесь каждый был лишь прихожанин,

Теперь стал личностью.

А государству

Такой порядок не с руки...

...Закон велит считаться

С потребностями, с нуждами страны.

Во имя их и надо обуздать

Особенности личные свои,

Не возвышаться я не выдвигаться,

Но слиться с общей массой незаметно.

(«Бранд».)

Что за беда разорить лживое общество? Его надо стереть с лица земли! Живущих во лжи надо истреблять, как вредных животных. И если дойдет до того, то я от всего сердца скажу: да будет опустошена эта страна, да сгибнет весь этот народ! («Враг народа».)

Опаснейшие среди нас враги истины и свободы — сплоченное большинство («Враг народа».)

Метерлинк: Мы приближаемся к какому-то неизвестному преображению молчания, и великое позитивное, царившее до сих пор, подходит, кажется, к концу.

Слова никогда не объясняют настоящих отношений между людьми.

...Все слова сходны, молчания всегда различны...

Мы обмениваемся словами лишь в те часы, когда не живем, в те мгновения, когда не имеем желания замечать наших братьев, когда чувствуем себя на большом расстоянии от реальности.

Душа может остаться чистой даже посреди страшного убийства. Иногда она превращает во внутреннее просветление то зло, при котором принуждена присутствовать.

Человек совершает преступления, которые могут быть сочтены самыми низкими, а между тем тягчайшие из них не в силах исказить хотя бы на один миг атмосферу свежести и бестелесной чистоты, окружающей его присутствие: в то же время близость мученика или мудреца может окутать нашу душу тяжелыми и невыносимыми сумерками.

Можно не быть ни добрым, ни прекрасным, ни благородным среди величайших жертв, и у сестры милосердия, умирающей у изголовья тифозного, может быть мстительная, мелкая к жалкая душа.

Женщина приближает нас к преддверью нашего существования, они (женщины) сохраняют на земле, как ненужную небесную драгоценность, чистую сущность вашей души, и еслибы они ушли, разум одиноко царствовал бы в пустыне. («Сокровище смиренных».)

О. Уайльд: Желание делать другим добро дает обильный урожай глупцов.

...Из всех поз моральная — самая неприличная...

Гуманитарное движение воюет с природой, поддерживая переживание неудачников, и это одно может заставить человека науки возненавидеть его легкие добродетели.

...Не достигают своей цели эти филантропы и сантименталисты наших дней, всегда болтающие человеку об его обязанностях к соседу. Развитие расы зависит от развития личности...

Жизнь морочит нас тенями, как тот, кто показывает марионетки.

Эрнест. Значит, жизнь — банкротство? —

Жильбер. С художественной точки зрения, конечно.

Общество часто прощает преступнику; оно никогда не прощает мечтателю. Прекрасные бесплодные эмоции, которые возбуждает в нас Искусство, ненавистны в его глазах. („Замыслы”.)

Единственный способ отделаться от искушения — уступить ему. («Портр. Дор. Грея».)

Большие надежды возлагались когда-то на демократию, но она оказалась не чем иным, как кровопусканием, которое народ делает народу для блага народа. («О социализме».)

Пшибышевский: Существует еще нечто, кроме глупого мозга, нечто, стоящее au delà мозга, какая-то неведомая сила, одаренная необыкновенными способностями, именно душа, — душа, которая чувствовала отвращение, — находится в постоянном соприкосновении с смешной банальностью жизни и, чтобы не проституировать себя каждый день, создала мозг. (Предисловие к «De profundis».)

...Да и наконец, я не могу сообразить, какого черта ради должен я служить обществу, которое ни на минуту не подумало протянуть мне когда-нибудь руку помощи... («Сыны земли».)

Я не затем хочу разрушать, чтобы строить, чтобы строить снова на развалинах, а затем, чтобы разрушать. Разрушение — это мой догмат, моя вера, мой экстаз.

Злоба моя святей вашей любви, потому что любовь ваша исходит только из мозга. («Дети сатаны».)

С торжеством демократии настанет «царство лавочников, клеонов, кожевников и мужиков, которые ненавидят все прекрасное, все стоящее выше их».

Я природа: у меня нет совести, у нее тоже нет ее... у меня нет жалости, у нее также нет ее... Да, я сверх-человек. («Homo Sapiens».)

Так же, как я ничего не могу поделать против того, что, в продолжение всех средних веков, откровения души бывали исключительно в области религиозной жизни, так же мало могу я что-нибудь изменить в том факте, что в наше время душа проявляется только в отношении полов друг к другу. (Пред, к «De Profundis».)

В начале был пол. Ничего кроме пола и все в нем одном. («Requiem aeternam».)

Пол — вот основная ось всех явлений; утолить вечно