Третий триггер основан на читательской эмпатии: с наслаждением читается то, что с наслаждением пишется. Я не совсем понимаю, как это передается, но каким-то образом читателю транслируется то чувство, с которым вы писали, и если вам было скучно — никакая фабульная увлекательность тут ничего не сделает. Именно в этом секрет нашего интереса к прозе графоманов: тут не только высокомерное наслаждение тем, что автор явно глупее нас, — но прежде всего тот восторг, который, в отличие от профессионала, всегда испытывает графоман по поводу своих достижений и даже самого факта своего писательства.

Четвертый механизм — резкое и быстрое чередование событий: все мы любим быструю езду, и это я знаю чисто эмпирически, не всегда умея объяснить. В самом деле, почему мы часто пропускаем даже превосходные описания? Наверное, это как-то связано с имманентным и имплицитным ощущением краткости жизни, и по этой же причине мы не любим стоять в пробке. Жизнь тратится не на то, а чтобы заставить себя в пробке продуктивно мыслить — нужно дополнительное усилие, которое мы не всегда в состоянии сделать. Иными словами, чем динамичнее текст, тем он привлекательнее.

Пятый триггер — sinful pleasure, сознание греховности, неправильности вашего занятия, понимание, что читать про педофилию или, допустим, некрофилию как-то нехорошо, неправильно. Читатель любит запретные плоды, и книга, запрещенная цензурой, может рассчитывать на интерес аудитории вне зависимости от содержания и художественного качества: думаю, интерес к Берроузу или Генри Миллеру на девяносто процентов определяется этим соображением.

Шестое правило тесно связано с пятым: читатель любит риск.

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья —

Бессмертья, может быть, залог.

Почему залог бессмертия? Потому-что, если мы любим играть со смертью, значит, в душе мы сознаем свое бессмертие — иначе что за радость играть с полным исчезновением, с действительно серьезным риском? Но читатель любит рисковать до известного предела: есть книги с репутацией вредных, губительных, толкающих на неправильный путь — вот почему Алистер Кроули всегда в списках бестселлеров, да и у оккультной литературы все с маркетингом обстоит хорошо.

Седьмое: прагматика. Книга интересна нам тогда, когда мы можем извлечь из нее полезные сведения и необходимые навыки. Как сказал один мой умный школьник, последним бестселлером в истории всегда будет кулинарная книга — просто потому, что она содержит реально бесценную информацию. Это же касается большинства руководств по эксплуатации компьютера, автомобиля, собственного тела, все эти психологические пособия при полной своей бесполезности тоже гарантированно привлекают внимание, ну, и массовая беллетристика на тему «Как познакомиться на пляже».

Восьмое тесно связано с седьмым: это литература об отношениях, или, иными словами, любовная (как вариант — литература о дружбе). Поясню: это не имеет или почти не имеет отношения к сексу, поскольку секс без любви возможен и зачастую приятен. Существует феномен человеческой недостаточности: большинству здоровых людей — аутисты не в счет, поскольку об аутизме мы знаем очень мало и называем этим словом все что ни попадя, — нужны другие люди. В основе любовного влечения — вот тайна действительно серьезная и пока не разрешенная, — лежит не инстинкт размножения и даже не жажда наслаждений, а более глубокая психологическая тяга — либо к противоположности, как считают одни, либо к родству и сходству, как считаю я. Эта человеческая недостаточность как будто ничем не детерминирована: общение — не вода, не еда, не свет или тепло, и тем не менее можно прожить без множества вещей, обеспечивающих комфорт, но выдержать изоляцию человеку труднее всего, если только он не наделен сверхъестественной силой духа или душевной болезнью (что часто совпадает). Люди всегда хотели и будут хотеть читать об отношениях — будь то отношения с возлюбленной, кошкой или коммунальным соседом.

Девятое — будущее. Людей всегда интересует как личное будущее, так и судьба планеты, и на этом строится интерес к фантастике, в этом секрет успеха любой футурологии. При этом мы заведомо знаем, что большинство прогнозов не сбывается, и чем они логичней, тем меньше шанс. Слава и богатство Насима Талеба определяются тем, что он в «Черном лебеде» сформулировал две фундаментальные особенности будущего: во-первых, задним числом оно всегда представляется логичным, естественно вытекающим из прошлого, а во-вторых, оно никогда не может быть из этого прошлого увидено. На этом сочетании логичности и непредсказуемости строится весь интерес к футурологии, ибо для того, чтобы увидеть логичность будущего, надо знать больше, чем мы знаем сейчас. Случайные попадания возможны, но они не повторяются. Как бы пояснить этот феномен? Ну вот, Николай Алексеевич Богомолов, мой учитель, великий знаток Серебряного века, был кладезем бесценных биографических деталей о деятелях русского модерна. Я как-то ему сказал: наверняка вы знаете о Блоке больше, чем он знал о себе. «Естественно, — сказал Богомолов, — он ведь не читал ни дневников Гиппиус, ни переписки Чулкова!» Условно говоря, мы не знаем того, что знают о настоящем люди будущего. И потому нас всегда будет привлекать как наше личное будущее — все, что связано с загробной жизнью или со старостью, — так и будущее человечества.

А вот десятое — самая сложная тема, и именно с ней связаны триллеры нового типа. Я говорю о волшебном слове «структура». Все мы понимаем, что мир структурирован, но принцип, основа этой структуры для нас по-прежнему тайна. Про это есть два прекрасных анекдота. Первый: все люди делятся на две категории, но критерий этого деления утрачен. Второй: есть два способа заставить женщину замолчать, но оба они науке не известны. Структура в том, что их именно два, то есть мы чувствуем наличие какой-то системы, ее контуры, — но сама система от нас сокрыта. Тоньше всех эту эмоцию передал Лем в «Эдеме»:

У меня нет никаких аргументов. Там внутри есть какие-то элементы — они не соединяются ни с чем. Как бы замкнутая электрическая цепь, но расчлененная изоляционными вставками. Это... это не может работать. Так мне кажется. В конце концов, за столько лет в человеке вырабатывается какая-то профессиональная интуиция.

Мы чувствуем, что есть структура, что в нее, может быть, заложена ошибка (но иначе не было бы нас), у нас есть антропный принцип — мир создан таким, что в нем есть место для человека, и таким, чтобы человек мог