Чем же заслужил Вильгельм Густлофф государственные почести? Персонаж он во всех отношениях малопримечательный. Скромный банковский служащий, страдающий от рождения заболеванием гортани, а также хронической болезнью легких. Родился в 1895 году, но по слабости здоровья не был призван в армию и не воевал на фронтах Первой мировой. Для поправки физических сил был послан банком в Швейцарию, «где целебный воздух Давоса оказался настолько целительным, что причиной смерти его послужили совершенно иные обстоятельства». Окрыленный национальной идеей, Вильгельм вступил в нацистскую партию. Проявив врожденные организационные способности, навербовал туда живущих в Швейцарии граждан Германии и Австрии – пять тысяч новых членов, которых свел в образованные по всем кантонам местные отделения и заставил присягнуть тому, кому провидение уготовило роль вождя.

Реагируя на запрос, поступивший в Малый совет кантона Граубюнден, представитель иммиграционной полиции спросил Густлоффа, насколько его партийная деятельность в качестве ландесгруппенляйтера НСДАП согласуется с проживанием на суверенной швейцарской территории; последний ответил: «Больше всего на свете я люблю жену и мать. Однако, если Вождь прикажет убить их, я подчинюсь приказу».

Остановимся и, воспользовавшись траекторией краба, совершим боковое движение в сторону и назад. Ровно в том же 1895 году родился блистательный советский поэт Эдуард Багрицкий. В написанном в 1929 году стихотворении явившийся больному и отчаявшемуся автору (поэт страдал и в конечном итоге умер от астмы) умерший Феликс Дзержинский говорит ему про наступивший век:

Но если он скажет: «Солги» – солги.

Но если он скажет: «Убей» – убей.

Так идейно и психологически осуществлялась подготовка будущих добровольных палачей.

Возможно, кого-то покоробит лобовое сравнение безусловно одаренного чувствительностью поэта с серым партийным функционером. Но ведь талант, как известно, ниспослан человеку свыше, он, простите, как прыщ: на ком хочет, на том и вскочит. А в сухом остатке – стремление людей двадцатого века, вне зависимости от их личных дарований и конкретных условий существования, оправдать для себя жестокость идеологии и приход тоталитаризма. Это своего рода повреждение культурного кода, неизжитая генетическая болезнь, передаваемая по наследству следующим поколениям. Пусть не в явном виде, но от этого еще более опасная, поскольку гибель от нее наступает внезапно. Что и произошло с сыном повествователя.

Но вернемся к биографии персонажа, а точнее, к ее завершению и увенчанию его венцом Мученика за идею. Вильгельм Густлофф был убит 4 февраля 1936 года, через три года после захвата власти нацистами, давосским стрелком: студентом-медиком евреем Давидом Франкфуртером, страдавшим от рождения хроническим воспалением костного мозга. Примерно в то же время старший матрос Александр Маринеско уже перешел с торгового флота на Краснознаменный Черноморский военный флот, где после учебки и штурманских курсов попал на подлодку. (Э. Багрицкий умрет своей смертью в 1934 году, в год убийства С. М. Кирова, и попадет в советские святцы как певец революции и Гражданской войны. Можно с достаточной степенью вероятности предположить, что не лишенный воображения и страстей комсомолец Маринеско, будучи родом из Одессы, упоенно читал стихи своего земляка.)

Так завязывался тугой узел грандиозной трагедии двадцатого века, имя которой – Вторая мировая война, эхо которой глухими раскатами доносится до наших дней. Роман Гюнтера Грасса тому лишнее доказательство. У каждого свой взгляд на причины погружения в эту бездну. Экономисты, социологи и политологи предложат тысячи объяснений холодному технологическому варварству, приведшему к гибели миллионов безвинных людей. Каждый из них, как писал философ и культуролог Г. С. Померанц, прошедший войну и сталинские лагеря, обладает лишь осколком истины. Свой педагогический осколок я много лет рассматриваю под увеличительным стеклом, силясь постичь не только причины случившегося, но главное направление и траекторию дальнейшего движения педагогики двадцать первого века.

По-моему, ближе всего к пониманию главной педагогической задачи новейшего времени подошел нидерландский адвокат и общественный деятель Авель Херцберг, его фрагменты из «Писем к внуку» опубликовал журнал «Звезда» (2013. № 6). Испытав на себе ад нацистских лагерей, он знал, о чем говорил. Когда после очередных чтений одна из слушательниц спросила его, что делать, чтобы наши дети снова не стали жертвами насилия, он ответил: «Это неправильная постановка вопроса. Правильная: что делать, чтобы наши дети сами не стали палачами?» Ибо все эти кровавые мерзости творили обычные люди, обыватели. Казалось бы, у немцев, прошедших известное покаяние и получивших прививку от тоталитаризма, всё должно быть в полном порядке. Оказывается, и там ревакцинироваться еще как нужно, ибо вирус тоталитарного сознания бесконечно мутирует, приспосабливаясь к изменившимся условиям. В частности, и об этом необычная педагогическая проза Гюнтера Грасса.

О детях и внуках войны скажу позже. А пока обратимся к вполне взрослым персонажам романа. Среди них мать повествователя. Ее детство и юность пришлись на двенадцать лет нацизма, а зрелость и старость совпали с расцветом развитого социализма в Восточной Германии.

Еще в Шверине, когда я надевал пионерский галстук и синюю блузу, она вечно зудила: «Море-то было студеное, все детки погибли. Написать ты про это должен. Ты ведь, раз по счастью выжил, у нас в долгу. А я тебе потом всё расскажу, до самой малости расскажу, чтобы ты записал…»

И это говорит член партии, возглавляющий бригаду столяров на народной мебельной фабрике, производившей в плановом порядке спальные гарнитуры, на которые записывались, простаивая ночи напролет, граждане СССР, где в это же самое время влачит жалкое существование Александр Маринеско, герой замалчиваемого и в Союзе, и в Германии подвига, пустивший на дно белый лайнер СЧР (что это за аббревиатура – терпение! – ниже). Здесь не только шок, пережитый женщиной на последнем месяце беременности, чудом спасшейся от неминуемой гибели и поэтому бесконечно возвращающейся памятью к тем драматическим событиям. Соблюдая хотя бы элементарную осторожность, она не должна была втягивать в эти воспоминания сына, растущего в коммунистической Германии, где вечная дружба с Советским Союзом – священная корова. Но, похоже, у этой дамы не возникает когнитивного диссонанса, не включается элементарный инстинкт самосохранения. Отчего так?

Здесь вступает в действие так называемая психология простого человека, включается классовый инстинкт, на который делали и делают ставку вожди тоталитарных режимов прошлого и нынешнего века, всячески подчеркивающие свое безмерное уважение к людям труда, широко пропагандирующие свою социальную патерналистскую