Менять ферзя на чужую пешку – плохая идея, сдвоенные пешки – тоже нехорошо, а в дебюте лучше трогать каждую фигуру только один раз. Но такие эмпирические правила, которые даже новички усваивают десятками, не следуют чисто логическому расчету. Скорее они являются результатом опыта, которого у игрока может и не быть. Где-то он услышал такую фразу, как «конь на краю доски – это всегда плохо», счел ее разумной и поверил в это.
Его мышление теперь следует культурной традиции: игрок с самого начала исключает ходы, противоречащие неписаному правилу, как если бы они были запрещены. Теперь он доволен значительно сокращенным диапазоном возможностей, жертвуя логикой в пользу победы. Выученные им эмпирические правила стали его гипотезами.
Чем дольше игрок занимается шахматами, тем больше стандартных решений у него накоплено. И если новичок с трудом может усвоить практические правила выбора своего следующего хода или еще одного-двух ходов, эксперт знает гораздо более длинные проверенные последовательности. Поколения игроков изучали сыгранные дебюты в двадцать и более ходов во всех их вариациях. Каждый из этих дебютов – это уже готовая гипотеза в уме гроссмейстера. В то время как новичок ищет свой путь в безошибочном пространстве возможностей и терпит неудачу, опытный игрок использует уже готовый, проверенный план битвы.
Но, как и любая гипотеза, все стандартные стратегии – это и есть предварительные суждения. Конечно, староиндийское начало, сицилианская защита, ферзевый гамбит и так далее нельзя назвать нелогичными, иначе эти комбинации вряд ли использовались бы так долго. Но они и не следуют чистой логике: в конце концов, никто не может доказать, что ходы из учебника приводят к лучшему результату в определенной ситуации при любых обстоятельствах. Для этого необходимо проверить все возможные последовательности ходов, а это нереально. Таким образом, игрок всегда может отказаться от рекомендованного решения и попробовать найти новый путь в диапазоне возможностей. Если он добьется успеха, его будут хвалить за новаторство; если его решение окажется удачным и в других партиях, оно будет в итоге включено в учебники.
Здесь действует принципиально иной вид творческого мышления, нежели искусство комбинирования, о котором говорилось в третьей главе. Комбинаторное мышление, которое принесло миру печатный станок и iPhone, а также самые красивые стихи и объяснение гравитации Ньютоном, объединяет концепты из разных диапазонов возможностей. В результате телефон и планшетный компьютер удалось объединить в новое устройство, а знания о вращающихся планетах и падающих яблоках – в новую физику.
С другой стороны, творческое мышление в шахматах остается в пределах возможностей, которые предоставляют правила игры. Интеллектуальные достижения заключаются в исследовании диапазона возможностей и проверке гипотез, которые еще не были рассмотрены. Подобно исследователю на не до конца изведанном континенте, мышление рассматривает доступные области, в которые еще не ступала нога человека. Поэтому такое творчество называют исследовательским[134].
С начала Нового времени человеческий разум все больше и больше интересовался исследованием постоянно растущих диапазонов возможностей, которые он сам же и создавал. Английский ученый-когнитивист Маргарет Боден однажды подсчитала, что в настоящее время 97 процентов всего человеческого творчества является исследовательским: такое творческое мышление играет по правилам, варьируя известные принципы. Его результаты часто могут показаться менее удивительными, чем результаты смелых комбинаций; и все же было бы неправильно недооценивать исследовательское мышление.
Креативность миллионов инженеров, изобретающих новые механизмы, предметы и процессы на основе известных технологий, носит исследовательский характер, равно как и тихая работа в лабораториях, где ученые пытаются понять еще не известные явления в рамках изученных законов природы. Французский генетик, лауреат Нобелевской премии Франсуа Жакоб назвал эти усилия «дневной наукой», в отличие от «ночной науки» смелых идей, которые часто возникают в контексте снов и мечтаний и открывают невообразимые горизонты для человечества. Когда молодой Альберт Эйнштейн вообразил, каково это было бы – бежать рядом с лучом света, и в результате сформулировал принципы относительности, это была ночная наука. (В следующей главе мы рассмотрим, как работают такие смелые предположения.) Эйнштейн занимался дневной наукой, когда систематически применял уравнения специальной теории относительности для предсказания отклонения звездного света во время солнечного затмения и предсказывал гравитационные волны с помощью уравнений общей теории относительности. Творческое мышление дневной науки – исследовательское. Этот тип мышления редко позволяет достичь таких сенсационных результатов, каких достиг Альберт Эйнштейн, когда исследовал диапазон возможностей двух теорий относительности. Но тот факт, что дневная наука редко попадает в заголовки газет, не умаляет творческих достижений и не снижает их ценности. Дневная наука дала нам карты звездного неба и электродвигатели, быстрые компьютеры и эффективные лекарства.
Искусство также следует принципу дневной науки. О развитии любого жанра можно рассказать как об истории исследования. Очень многие, в том числе и весьма впечатляющие, произведения искусства появились благодаря систематическому исследованию пространства возможностей.
Творчество Иоганна Себастьяна Баха, например, считается вершиной не только европейской музыки, хотя Бах использовал лишь приемы композиции в стиле барокко. Среди современников он считался довольно старомодным композитором; фактически Бах не добавил ничего нового к методам, которые изобрели его предшественники. Но он использовал принципы контрапункта, хроматики и барочных форм с непревзойденным мастерством.
Бах видел себя, как он выразился, слугой «музыкальной науки». Его подход был чрезвычайно систематизированным, иногда вплоть до упрямства. В двух частях своего «Хорошо темперированного клавира» он дважды продвигался вверх по хроматической гамме, тон за тоном, всегда используя одни и те же формы, чтобы исследовать возможности прелюдии и фуги в каждой из 24 тональностей. Таким образом он разработал целый репертуар музыкального материала, который могли использовать более поздние композиторы. «Всякий раз, когда я останавливался во время сочинения, я вынимал хорошо темперированный клавир, и тут же снова возникали новые идеи», – однажды признался Людвиг ван Бетховен. Не изобретатели, а исследователи диапазона возможностей написали музыку, которая трогает нас больше всего[135].
Рис. 13. Леонардо да Винчи: изучение мимики, вероятно, около 1492 года
Шедевры изобразительного искусства также обязаны исследовательскому творчеству их создателей. Самая известная из всех картин, «Мона Лиза», прославилась благодаря необыкновенно загадочному выражению лица натурщицы; менее известно, как Леонардо да Винчи ранее исследовал выражение эмоций на лицах, используя особую систему. В замечательных сериях гротескных портретов он изображал похожие, преувеличенные формы и даже изобрел собственную систему каталогизации носов, которые разделил на четыре основных типа, таких как прямые и шишковатые, а также в зависимости от кривизны их кончика. Так он собрал целый набор элементов, с помощью которых мог изобразить такое богатство эмоций, какое не было подвластно ни одному художнику до него.
В своей классической книге
