Наибольшую ненависть Гитлер испытывал к Браухичу, которого презирал и всячески унижал. Дошло до того, что несчастный начальник ОКХ растерял всю уверенность в себе, которая когда-то помогла ему взойти на столь высокий пост. Как не без удовольствия заметил елейный Геббельс, для приближенных Гитлера не было секретом, что фюрер уже давно считает Браухича «тщеславным и трусливым ничтожеством, которое не может даже верно оценить ситуацию, не то чтобы с ней справиться» и дни которого сочтены[1357].
Рассматривая возможные кандидатуры на замену Браухичу, включая Клюге и Кессельринга, Гитлер пришел к выводу, что на эту роль подходит один-единственный человек – он сам. 8 декабря или чуть позже с подачи Шмундта он окончательно утвердился в мысли, что лишь он сам обладает качествами, необходимыми, чтобы привести свои армии к победе. Преимущества такого решения были очевидны. Не последним из них было то, что, будучи верховным главнокомандующим вооруженными силами, он сможет отдавать приказы самому себе как главнокомандующему сухопутными силами, не опасаясь никаких возражений. Несмотря на это, в течение нескольких дней Гитлер медлил. Тем временем Браухич, которого Гальдер презрительно называл главным «мальчиком на побегушках», продолжал занимать свой пост, оставаясь мишенью для насмешек из-за беспомощных оправданий провалов на фронте.
Одной из его последних формальных обязанностей было снятие фон Бока с командования. В разговоре со Шмундтом 16 декабря фон Бок предупредил, что группа армий «Центр» близка к краху, а его собственное здоровье «висит на волоске». Он заявил, что поймет, если фюрер решит заменить его. Как если бы Гитлера когда-либо занимали подобные вопросы, фон Бок добавил: «…ему ни в коем случае не стоит обо мне беспокоиться»[1358]. Гитлер ухватился за эту возможность с поразительной быстротой, чем застал фон Бока врасплох. Уже на следующий день Браухич позвонил ему и сообщил, что ему следует немедленно подать прошение об отпуске по состоянию здоровья. Фон Бок догадался, что это не просьба, а приказ. Подозревая, что утратил доверие Гитлера, он спросил, есть ли у фюрера повод в чем-либо его упрекнуть. «Мальчик на побегушках» заверил его, что такого повода нет[1359]. Но это не успокоило фон Бока. Когда уже на следующий день Браухич вновь позвонил и сообщил, что фюрер одобрил его отпуск по семейным обстоятельствам, его подозрения только усилились. Они окончательно подтвердились, когда командующий 4-й армией Клюге в тот же день прибыл в штаб-квартиру фон Бока, чтобы принять командование[1360].
Спустя несколько часов было также объявлено, что фюрер назначил себя на пост главнокомандующего ОКХ вместо Браухича, которого отправили на «военное кладбище» офицерского резерва. В своей новой оперативной роли Гитлер, как и прежде, не позволял реалиям войны вставать на пути его идеологических фантазий. Он не пытался сдерживать негодование при виде своих подчиненных, отступающих перед большевистскими армиями. Первым своим приказом в новой должности Гитлер с яростью велел Клюге из группы армий «Центр» во что бы то ни стало удерживать позиции. Его приказ «держаться» гласил:
Войска должны быть пропитаны фанатичной решимостью стоять насмерть за каждый клочок земли, и для этого должны быть использованы любые, даже самые суровые меры… Если этого не случится, фронт начнет рушиться без надежды на стабилизацию… Разговоры о наполеоновском отступлении грозят стать реальностью[1361].
Войскам предписывалось удерживать фронт «до последнего солдата»[1362].
Непреклонный в своих амбициях Клюге немедленно поддержал этот драконовский приказ. «Наши солдаты должны понять, что крупномасштабное отступление сейчас равносильно смертному приговору. Русские продолжат давление на наши войска безо всякой жалости и не оставят им никакого пространства для перегруппировки»[1363], – говорил он своим старшим командирам, включая двух танковых генералов – Гудериана и Гёпнера, ни один из которых не испытывал к нему ни доверия, ни уважения. За время пребывания в должности командующего 4-й армией Клюге заслужил их презрение: он был слишком осторожен, слишком озабочен своими интересами, а поддержка танковых войск оставалась для него второстепенной задачей. Враждебность была взаимной.
За несколько дней до этого отступавшие войска Гудериана оказались под ударами 50-й армии Болдина и недавно сформированной 10-й армии. Проведя серию фланговых операций, напоминающих тактику лучших дней танкового блицкрига, эти две армии угрожали прорвать разрозненные позиции 2-й танковой армии. Некоторые подразделения были уже окружены. Клюге просили срочно выделить на поддержку Гудериана полноценную пехотную дивизию, чтобы укрепить его левый фланг. Прибыло лишь четыре батальона. Ситуация была настолько опасной, что Гудериан в своей своевольной манере, наплевав на метель, по занесенным снегом дорогам приехал в Рославль на встречу с Браухичем (который все еще занимал свой пост), где также присутствовал Клюге, по-прежнему командовавший 4-й армией. Гудериан прибыл туда 14 декабря, потратив на 250-километровую дорогу 24 часа, что в какой-то степени объясняло его резкую манеру поведения. Увидев, что Клюге тоже здесь, он сразу же пошел в атаку. Заявив, что командующий 4-й армией прислал ему «совершенно недостаточные» силы, он потребовал, чтобы ему немедленно отправили оставшуюся половину дивизии[1364]. Клюге выслушал его, но ничего не пообещал. Браухич не смог разрешить спор, но предложил Гудериану в качестве компенсации взять на себя командование 2-й армией, чтобы снизить угрозу на его правом фланге. Он также дал понять, что одобряет план Гудериана, который предусматривал отход обеих армий на оборонительную линию перед Курском вдоль оси, протянувшейся от Алексина (70 километров северо-западнее Тулы) к Орлу (170 километров юго-западнее Тулы). Гудериан с сожалением подумал, что содержание этого «распоряжения» наверняка будет передано Гитлеру[1365].
Тем же вечером Гудериан на аэродроме в Орле встретился со Шмундтом, чтобы доложить о кризисе, с которым столкнулись его войска, и описал ситуацию в самых мрачных тонах. Он был истощен и деморализован. «Ночь я провел без сна, ломая голову над тем, что я еще мог бы предпринять для того, чтобы помочь моим солдатам, которые оставались совершенно беспомощными в условиях этой безумной зимы, – записал он позднее в тот вечер. – Трудно даже себе представить их ужасное положение. Офицеры верховного командования, которые ни разу не были на фронте, не в состоянии представить себе истинного положения войск. Они все время передают по телеграфу одни лишь невыполнимые приказы и отказываются удовлетворить все наши просьбы и выполнить наши предложения»[1366].
Некоторое время спустя, как он в целом и ожидал, ему позвонил Гитлер, получивший наконец доклад Шмундта. По связи, которая была настолько наполнена помехами, что приходилось повторять сказанное, Гитлер еще раз указал, что дальнейший отвод войск запрещается и солдаты должны стоять на своих позициях. Будучи одним из немногих командиров, готовых высказывать свое мнение Гитлеру в лицо, Гудериан попросил о личной встрече. На это было дано согласие. 20 декабря в оговоренное время он прибыл в «Вольфсшанце».
Встреча не сулила ничего хорошего. Гитлер был полон нетерпения. Когда Гудериан начал объяснять, что две его армии отходят на укрепленные в осенний период оборонительные позиции, Гитлер перебил его, воскликнув: «Нет! Это я
