Освобождаясь от поцелуя, я любил, когда он тянулся ко мне, пытаясь продлить контакт. Ничто не сравнится с осознанием того, что человек, которого ты хочешь, находится точно в таком же положении.

– Лок, – грубо прошептал он, положив руки мне на бедра, удерживая меня на месте и не позволяя уйти. – Хочешь другое кольцо? Что-нибудь с бриллиантами или...

– Нет, – заверил я его. – Я хочу то, которое ты любил все это время.

Он вскинул руки в знак поражения.

– Что? – спросил я, усмехаясь и любуясь его недовольством. Это было так же сексуально, как и то, когда он ехал позади меня на мотоцикле, потому что и то, и другое говорило о том, что он хочет меня.

– Вдруг все, что ты говоришь, правильно?

– Всегда, – ответил я, мой голос был страстным, и я усмехнулся ему. – Если только ты не планируешь вернуть свое кольцо?

– Боже, ну ты и задница.

Я не смог подавить смешок.

– Ты будешь носить это кольцо до конца жизни, – заверил он меня. – Будет лучше, если ты привыкнешь к нему сейчас.

– Не знаю, – ответил я категорично.

– Прости?

Я хмыкнул.

– О? Думаешь, ты можешь сделать лучше?

Я пожал плечами.

Он зарычал. Я рассмеялась.

– Я предупреждаю тебя, что если ты снимешь кольцо, я сделаю что-то настолько ужасное, что...

– Я не сниму его, придурок, – прорычал я, жестом указывая на него. – Давай.

Мне нравилось, как быстро он двигался.

****

Во второй половине дня начали появляться люди, и на дороге стало больше машин, чем накануне. Я сказал Нику, что не буду сидеть впереди, как сумасшедшая фанатка, но буду время от времени прохаживаться и махать рукой.

– Ладно, – согласился он, когда мы вместе обедали на крыльце: я отвечал на электронные письма, он пощипывал струны своей гитары, писал в блокноте на спирали, прорабатывая тексты песен. – Хей, – сказал он, задев меня ботинком.

Я повернулся к нему, закончив печатать предложение.

– Мы с ребятами поговорили, и новый альбом будет называться «Расплата».

– Мне нравится.

– Ага, – прошептал он, кивнув, глядя на свои пальцы, перебирающие струны гитары, а затем снова на меня. – И так, знаешь, первая песня называется «Сердце и замо́к [26]», и, ну... она о тебе.

– Обо мне?

– Не говори так расстроенно.

Я застонал.

– Что обо мне?

– Нелепые вещи, которые, я уверен, сделают тебе физически больно.

Я откинул голову на качели, когда он захихикал.

– Группа сказала, что они даже не подозревали, что я могу написать балладу.

– О Боже.

– Да еще и мощную балладу.

Ужас.

– Не губи свою карьеру из-за меня, – проворчал я.

– Нет, – согласился он, наклонившись ко мне боком.

– Что?

Он хмыкнул и поморщился.

– Я не целуюсь по команде.

– О, детка, я знаю, – согласился он, его голос был хриплым и шелковистым. – Мне придется поработать над этим.

– На это ты и подписываешься, – предупредил я его.

– Я знаю, – со вздохом ответил он, наклонив голову ко мне. – А теперь, пожалуйста, иди сюда.

Я хотел просто коснуться его губ своими, но он нежно поймал зубами мою нижнюю губу, давая понять, что я в ловушке. На вкус он был как сладкий чай, соль от картофельных чипсов, которые он ел, и немного персиков. Я постарался углубить поцелуй на случай, если мне не хватает какого-то вкуса.

Его стон, как и раньше, был восхитительным, и я почувствовал, как по мне прокатилась волна возбуждения, потому что он сигнализировал о своем желании, которое, я не был уверен, что он вообще осознавал.

– Ник, – мягко сказал я, положив руку ему на щеку и проведя большим пальцем по его губам. – Милый, может, ты хочешь как-то скрепить эту новую связь между нами?

Его зрачки были огромными, совершенно расширенными, когда он смотрел на меня, и его дыхание перехватило, когда я сунул большой палец ему в рот.

– Ты хочешь, чтобы я отнес тебя наверх, прижал к стене, а потом отправил петь с моей спермой, все еще вытекающей из твоей задницы?

Я не только увидел, как он вздрогнул, но и почуствовал это, и качели затрещали от этого движения. Когда я притянул его к себе, целуя, забирая гитару и аккуратно кладя ее на стол перед нами, его руки вцепились в мою футболку, когда я откинул его голову назад и впился в его рот.

Когда я отстранился, разнимая нас, его дыхание было неровным, то и дело сбивающимся.

– Я оставляю следы, – предупредил я, поднимая его на ноги и встречаясь с ним взглядом.

– Да, пожалуйста.

– Ты не можешь хныкать и плакать.

– Нет, я никогда не буду.

– Это ты даешь мне согласие.

– Безусловно, да, – почти простонал он, и, поскольку я не хотел, чтобы кто-то видел его таким нуждающимся, таким неуправляемым, я схватил его за руку и потащил за собой.

Все остальные были внизу, у сцены, где группа должна была снова играть, так что некому было наблюдать, как я тащу его вверх по лестнице и впихиваю в дверь спальни, закрывая ее за собой. Когда я обернулся к нему, он был там, смотрел на меня, ожидая, и я усмехнулся, прежде чем схватить его и рвануть вперед, сбить с ног и заключить в свои объятия.

Я целовал его до тех пор, пока он не начал задыхаться, а затем бросился через комнату, схватил смазку из ящика тумбочки, где мы ее хранили, и снова принялся за него, пока он не оказался прижатым лицом к двери.

– Я думал, ты шутишь, – задыхался он, когда я потянулся к нему, расстегнул ремень, распустил пуговицы и молнию и стянул трусы и джинсы до щиколоток.

– С чего бы мне шутить? – спросил я, поглаживая его по шее, задирая футболку и проводя ладонью по гладкой коже спины, прежде чем стянуть футболку через голову и снять ее, велев ему положить руки на дверь и не