Он рассказывал. О первых провалах, о борьбе, о том, как ночевал на складе, чтобы сэкономить на отеле. Он был другим. Не властным магнатом, а человеком. Уставшим, прошедшим через огонь и воду. Она слушала, зачарованная, и понимала, что это доверие дороже любой похвалы.

— А ты? — он внезапно спросил, перебивая самого себя. — Откуда эта… безрассудная храбрость?

Вероника опустила глаза, вращая бокал за ножку.

— Когда тебе в восемнадцать лет говорят, что твоя мама неизлечимо больна, а потом ты видишь, как врачи годами бьются, чтобы подарить ей лишний месяц, понимаешь две вещи. Во-первых, чудеса случаются только благодаря упрямству. А во-вторых, черный юмор — единственный способ не сойти с ума. Она… смеялась до самого конца. Над своими прогнозами, над болезнью. Научила и меня.

Она боялась поднять глаза, боялась увидеть жалость. Но когда посмотрела, то увидела в его взгляде не жалость, а понимание. Глубокое, мужское, молчаливое понимание.

— Она была сильной женщиной, — тихо сказал он.

— Да. И, наверное, поэтому я не выношу, когда сильные люди притворяются слабыми. Или наоборот.

Он протянул руку через стол и накрыл её ладонь своей. Его пальцы были тёплыми и твёрдыми. Это был не порыв. Это было осознанное действие.

— Сегодня ты была сильнее всех, — его голос прозвучал низко, только для неё. — И я это ценю.

Они молча смотрели друг на друга при свете керосиновой лампы. Вся игра, все маски остались где-то там, в городе. Здесь же были только они двое — уставший воин и его дерзкая, ранимая соратница.

Когда они вышли из таверны, уже стемнело. Он не отпустил её руку, пока они шли к машине. И когда он открыл ей дверь, его пальцы на мгновение коснулись её талии. Лёгкое, почти невесомое прикосновение, от которого по телу пробежали мурашки.

Обратная дорога прошла в тишине. Но это была не неловкая тишина. Это была тишина наполненности. Когда он остановил машину у её дома, она не сразу двинулась выходить.

— Спасибо, — сказала она. — За ужин. И за… доверие.

Орлов повернулся к ней. В свете уличного фонаря его лицо казалось высеченным из камня.

— Это не доверие, Вероника, — его голос приобрёл прежнюю, властную ноту, но теперь в ней слышалась иная интонация. — Это предупреждение. Я начинаю привыкать к твоему присутствию. А это опасно. Для нас обоих.

Он наклонился к ней. Она замерла, ожидая поцелуя, но он лишь провёл большим пальцем по её нижней губе, смахнув несуществшую крошку.

— Спокойной ночи.

Она вышла из машины, не в силах вымолвить ни слова. Сердце стучало где-то в горле. Она понимала, что только что пересекла некую невидимую черту. И отступать было уже поздно. Игра началась по-настоящему. И ставки стали максимально высокими.

Глава 7: Хрупкое перемирие и объявление войны

Неделя после ужина в таверне прошла в странном, звенящем напряжении. Офис «Орлов Групп» превратился в поле для новой, невысказанной игры. Вероника ловила на себе взгляд Орлова — тяжёлый, пристальный, изучающий — но стоило ей повернуться, он уже был поглощён документами или разговором по телефону. Он не делал никаких попыток возобновить личный контакт, но его присутствие ощущалось физически, как изменение атмосферного давления перед грозой.

Он стал уделять больше внимания её работе. Требовал отчёты не по электронной почте, а лично. Задавал вопросы, вникал в мельчайшие детали её медиа-планов. Его критика была жёсткой, но всегда конструктивной. Это уже была не проверка на прочность, а… обучение. Странная, суровое наставничество, в которой не было ни одобрения, ни мягкости, только безжалостная шлифовка.

— Твой план по работе с блогерами сыроват, — как-то утром он заявил, положив распечатку на её стол. — Ты даёшь им слишком много свободы. Свобода — это анархия. Им нужны чёткие рамки, как детям. Иначе нарисуют на стенах то, что тебе не понравится.

— Дети, которых держат в строгости, как раз и рисуют на стенах назло, — парировала Вероника, с трудом скрывая раздражение от его покровительственного тона. — Я предлагаю дать им кисти и указать, на каких стенах можно творить.

— Игриво, но наивно, — он упёрся руками в её стол, наклонившись. Его лицо было совсем близко. — Ты думаешь, они будут играть по твоим правилам из благодарности?

— Я думаю, они будут играть, потому что это интересно! — она встала, чтобы не чувствовать себя загнанной в угол. — В отличие от скучных пресс-релизов, которые ты, видимо, предпочитаешь.

Их спор длился ещё минут десять. Они спорили о тонах, о формулировках, о выборе площадок. Это было изматывающе и… невероятно возбуждающе. Вероника ловила себя на том, что провоцирует его специально, просто чтобы увидеть, как вспыхивают его глаза, как напрягаются мышцы челюсти. Ей нравилось это ощущение — быть равным соперником, способным его раскачать.

В пятницу вечером она засиделась в офисе, дописывая итоговый отчёт за неделю. Большинство сотрудников уже разошлись. В тишине пустого офиса скрип её клавиатуры казался оглушительно громким.

Вдруг дверь её кабинета открылась. В проёме стоял Орлов. Без пиджака, галстук был ослаблен, в руке он держал два хрустальных стакана и бутылку элитного виски.

— Работаешь допоздна, — констатировал он. Это не был вопрос.

— Кто-то должен подводить итоги вашей безупречной стратегии, — она откинулась на спинку кресла, с наслаждением чувствуя усталость в спине.

Он вошёл, поставил стаканы на стол и налил золотистой жидкости. Протянул один ей.

— «Безупречной»? — он хмыкнул. — Ты сегодня утром назвала мои методы «динозаврскими».

— Ну, так динозавры были безупречны в своём времени. Пока не упал метеорит, — она взяла стакан, их пальцы ненадолго соприкоснулись. Искра. Маленькая, но отчётливая.

Он присел на край её стола, нарушая все правила субординации и личного пространства. Он был так близко, что она чувствовала тепло его тела и запах его кожи, смешанный с ароматом виски.

— И ты считаешь себя этим метеоритом, Колесникова?

— Я считаю себя реалисткой. Мир изменился. Или вы до сих пор диктуете условия по факсу? — она сделала глоток. Виски обжог горло приятным теплом.

Он не ответил. Он смотрел на неё. Молча. Так долго, что Веронике стало не по себе.

— Что? — спросила она, смущённая.

— Я думаю, какой же ты раздражающий метеорит, — наконец