И тут, когда все получают свои свистульки-бирюльки, началась такая свистохрень, что визг шакалов кажется мне песней — свистки-то все сочли необходимым проверить.

— Слышь, Вадюх, ты только не ржи, ладно? — заглушая многоголосый свист, жалуется Геныч. — Но у меня в натуре эта штука не свистит.

И к общему свисту добавляется оглушительное дружное ржание.

Ну, что могу сказать… если какие-то звери поблизости и паслись, то после нашего концерта все звуки природы закончились, даже птицы заткнулись. А Стешка так страшно озверела, что даже заикаться забыла:

— Кто эту дурь придумал? Зачем⁈ Вы же всё испортили! — и, переведя яростный взгляд на безудержно посвистывающую француженку, прорычала: — Я этой корове её свисток сейчас в задницу забью!

— Ангел мой, лучше доверь это грязное дело специалисту! — тут же подорвался Геныч.

— Иди ты в жопу, извращенец!

— Ну дык а-а…

* * *

Полностью наш лагерь угомонился только после полуночи. Стефания в сопровождении двух масаев всё же выследила каких-то зверей, но всё равно спать отправилась расстроенная и злая.

И только мы с Генычем, застыв как два сфинкса на страже палатки, молча таращимся в темноту и нанизываем на свои уже изрядно раздолбанные нервы душераздирающие звуки природы. Трава шуршит, крылья хлопают, что-то ухает, чавкает, взвизгивает… а уж как рычит!.. Львы — это отдельная песня, но гиены — это полный пиздец! — и лают, и мычат, и хохочут… и всё это, сука, где-то рядом!

И даже вискарь уже не вставляет. Мы с Генычем и так сидим на взводе, но когда из палатки французов раздаётся свист, мы оба подпрыгиваем.

— Охуеть! — рычит Геныч. — Если я за ночь поседею, то точно из-за этой сучары, задрать её свистком. Вадюх, вот на хера такие покатушки, а? Скажи, ну как можно отвалить такие бешеные бабки за то, чтоб тебя сожрали?

— Кстати, о бабках… Слышь, Геныч, я-то на этом сафари совершенно левый чел, поэтому мне как-то надо компенсировать затраты.

— Кому? — он в удивлении округляет глаза.

— Да кому, блядь… Горскому! Он же спонсор?

— Ну да… а на хера?

— Геныч, вот скажи, ты сейчас реально не понимаешь?

— Ну-у… да не, понял я всё. Только не понял, а как ты ему собираешься компенсировать?

— Да как — через тебя.

— Меня?.. А, ну так-то… — Геныч задумчиво потирает лоб. — Не-не, Вадюх, вообще не вариант. Ну сам посуди, оно ему надо — вникать в такие тонкие нюансы? Гор ведь ни сном ни духом, что тёща соскочила с сафари, а с ней у нас был бы полный комплект. Так что, если тебе эти бабки жгут карман, то лучше отдай своей Александрии, а она пусть сама решает — возвращать их Гору или там на трусишки-чулочки потратить. Поверь мне, Вадюх, так будет лучше. А на хрена мужику нервы мотать, он и так пострадавший.

— Сочувствуешь ему?

— Да я вам обоим сочувствую. Александрия — тот ещё подарочек! Ток без обид, да? Так-то я к ней уже привык, считай, сеструха… но мне проще, я же не герой её романа. А тебе, Вадюх, удачи и терпения.

— Геныч, а что там на самом деле в загсе случилось, почему Сашка вдруг отказалась выходить за Гора?

— Кто-о? Так это ж… — Геныч вдруг осекается под моим взглядом и округляет глаза. — А-а… в смысле, Александрия?.. Ну, почему-почему… потому что… не судьба.

— Геныч, что ты мутишь? Ты можешь мне нормально рассказать, как было?

— Да какие мутки? Я и говорю, как есть — не судьба ей с Гором, она же в этот загс, как на эшафот плелась… зато обратно, знаешь, как стартанула?

— Почему⁈

— Да по херУ! — разошёлся Геныч. — Чего не понятно-то? Ей задали конкретный вопрос: хочешь ты, Александрия, стать женой Гора? А она — нет, говорит, не хочу! И как втопила к выходу!.. И чего только приходила, спрашивается?.. А я цветы красивые купил…

— Думаешь, она не хотела за него замуж?

— Пиздец у тебя логика! А ты сам-то как думаешь? Кто хотел — тот уже замужем! Так понятно? И вообще, ты, может, ни хрена не замечаешь, а я-то вижу, как твоя рыжуха за тобой подсекает. И ведь жалит тебя, зараза, а сама пасёт втихаря, а в глаза-ах… тоска лютая. Вот это, Вадюх, я называю — судьба! А что кусается… так у змей работа такая, а если она яд не выплеснет, то загнётся от интоксикации. Ты это… главное, не сдавайся, братуха. И, если уж откровенно, то с Айкой было куда сложнее. Ты-то хоть знаешь, за что страдаешь… а Кирюха? Он же святой малый!

— Так ведь и Айка у нас особенная…

— Да знаю я, — вздыхает Геныч и, наклонившись, поднимает с травы почти опустевшую бутылку. — У меня тут тост созрел. Давай-ка за то, чтобы жаркое африканское солнце растопило сердца наших прекрасных, засидевшихся в девках Скрипок. Чтобы Александрия вернулась домой с пылким желанием вернуть себе твою фамилию, а наша любимая тёщенька навечно обрела большое сицилийское счастье!

— Аминь!

* * *

Геныч вырубился внезапно. Ещё пару минут назад он поэтично воспевал звёздное небо, а сейчас дрыхнет без задних ног, распахнув рот и прижав к груди бутылку со скудными остатками огненной жидкости. Мне же ни хрена не спится, а темнота над нами сгущается и становится пугающе непроницаемой. Вот только что на расстоянии вытянутой руки сияли звёзды, и вдруг растаяли прямо на глазах — будто их выключили. Наверное, скоро рассвет…

И как-то неожиданно всё стихло — ни воя, ни рычания, ни шуршания, даже сверчки и цикады заткнулись. И в этой внезапно наступившей тишине я вдруг вижу, как пронзая темноту, к нам неумолимо приближаются шесть светящихся точек. Я отчётливо понимаю, что это чьи-то хищные глаза и навожу на них камеру. Гиены, твою мать! Одна большая и две поменьше, и двигаются очень тихо и целенаправленно. Охотятся, твари — на нас!

По позвоночнику от жопы до затылка пробегает холодок, а от затылка к жопе течёт пот, но хвала небесам — масаи не спят и реагируют мгновенно, заставляя борзых охотников сменить траекторию и поискать себе завтрак в другом месте. Бля, какие же нервы нужны! Я вытираю со лба испарину и едва на жопе не подпрыгиваю, когда над ухом вдруг раздаётся приглушённый бас спящего Геныча:

— Когда хлебнёшь немного виски,

Прекрасна ночь и звёзды близко…

И тесно жмётся к яйцам член,

Пугаясь хохота гиен.

Здесь раздражает каждый звук:

Рычанье льва и нервный пук.

Но ночь не