Ника прощается сдержанно, но в её глазах я вижу понимание ситуации, которое не по годам.

— Я позабочусь о Даньке, — говорит она. — Не волнуйся.

Когда они уходят, сопровождаемые Андреем, я остаюсь сидеть на диване, глядя на дверь. Марина Викторовна подсаживается рядом.

— Вы хорошо справились, — говорит она. — Очень профессионально.

— В каком смысле? — спрашиваю, вытирая слёзы, которые больше не могу сдерживать.

— Не поддались на провокации, не стали настраивать детей против отца, не выспрашивали подробности их жизни с ним, — перечисляет она. — Просто были мамой. Любящей, внимательной, терпеливой.

— Это не заслуга, — возражаю я. — Это моя суть. Я и есть их мама. Любящая, внимательная, терпеливая.

— И именно это я отмечу в своём отчёте, — кивает она. — Потому что, поверьте, не все родители в такой ситуации способны сохранять достоинство и ставить интересы детей выше собственных эмоций.

Это маленькая победа. Крошечный шаг вперёд. Но сейчас каждый такой шаг приближает меня к главной цели — возвращению моих детей.

Выхожу из центра, и меня встречает Максим. Он ждёт в машине, не подходит ближе — понимает, что его присутствие могли бы использовать против меня, если бы кто-то из людей Павла наблюдал за зданием.

— Как всё прошло? — спрашивает он, когда я сажусь в машину.

— Тяжело, — признаюсь честно. — Но с проблесками надежды. Павел настраивает их против меня, особенно Даниила. Но они... они всё ещё мои дети. Всё ещё любят меня, скучают.

— Конечно любят, — говорит он уверенно. — Никакие манипуляции не могут разрушить связь между матерью и детьми.

Он прав, и эта мысль согревает меня, даёт силы продолжать борьбу. Даже если Павел настраивает детей против меня, даже если использует их как оружие — глубоко внутри они знают правду. Чувствуют её.

— А теперь хорошие новости, — Максим заводит машину. — Заключение доктора Светлова готово. И оно полностью в твою пользу.

Первый шаг сделан. Я докажу свою вменяемость, свою состоятельность как матери. И верну своих детей. Чего бы это ни стоило.

Глава 35

Телефон звонит в половине одиннадцатого вечера, когда я уже готовлюсь ко сну. Неизвестный номер. Обычно я не отвечаю на такие звонки, но что-то заставляет меня поднять трубку.

— Алло? — говорю осторожно.

— Мама, это я, — тихий шепот Ники заставляет мое сердце подпрыгнуть. — Не говори громко, пожалуйста.

— Ника? Милая, откуда ты звонишь? — Понижаю голос, хотя в маминой квартире никого, кроме нас двоих, нет.

— С телефона Полины, — шепчет дочь. — Она дала мне позвонить. Мама, мне нужно тебе кое-что рассказать. Срочно.

В ее голосе такая тревога, что внутри все сжимается от страха.

— Что случилось, солнышко? Ты в порядке? Даниил в порядке?

— Мы в порядке, но... — она делает паузу, явно прислушивается к звукам вокруг. — Мама, здесь все не так, как кажется. Папа с Вероникой... они постоянно ругаются.

— О чем ругаются? — спрашиваю, чувствуя, как учащается пульс.

— О нас с Данилкой. Вероника думает, что мы ее не слышим, но у меня хороший слух. Вчера она кричала на папу, что «не подписывалась быть нянькой для чужих детей». А позавчера сказала, что мы «мешаем их планам» и «чем скорее закончится этот цирк с судом, тем лучше».

Каждое слово как удар. Конечно, Вероника не готова была к материнству. Особенно к материнству над детьми женщины, которую она помогла вытеснить из их жизни.

— Ника, — говорю осторожно, — а папа что отвечает?

— Говорит, что потерпеть недолго. Что когда суд окончательно решит, что мы остаемся с ним, мы переедем в их новую квартиру, а эта «станет пустой, как и должна была быть с самого начала». А еще... — голос дрожит, — а еще он сказал, что ты «скоро получишь то, что заслуживаешь за свое упрямство».

Кровь стынет в жилах. Что это должно означать? Какие еще планы строит против меня Павел?

— Мама, ты там? — встревоженно шепчет Ника.

— Да, милая, я здесь, — прихожу в себя. — А как Вероника ведет себя с вами?

— Плохо, — в голосе дочери звучит обида. — С Данилкой еще терпимо, он маленький, не замечает. А со мной... она делает вид, что заботится, только когда папа рядом. А когда его нет, говорит, что я «слишком серьезная для своего возраста» и что «нормальные дети не анализируют каждое слово взрослых». Вчера даже сказала, что я «копия своей параноидальной матери».

Ярость поднимается волной, такая сильная, что перехватывает дыхание. Как она смеет говорить такое моему ребенку? Моей умной, чувствительной девочке, которая и без того переживает травму развода родителей?

— Ника, пожалуйста, скажи мне, что ты в безопасности, — прошу я, пытаясь сохранить спокойствие в голосе. — Она не... не делает тебе больно?

— Нет, физически нет. Просто... неприятно с ней. И страшно за тебя, мам. Они что-то планируют. Сегодня утром, когда думали, что я сплю, говорили про какого-то человека, который «поможет решить проблему окончательно». Папа сказал: «К концу месяца Елена поймет, что сопротивление бесполезно».

Руки начинают дрожать. К концу месяца? Какое сопротивление? О чем они говорят?

— Мама, — продолжает Ника еще тише, — я кое-что записала. На диктофон в телефоне. Их разговор вчера вечером, когда они думали, что мы с Данилкой спим.

— Боже мой, Ника, — сердце готово выскочить из груди. — Это же опасно! Если папа узнает...

— Он не узнает, — в ее голосе появляется решимость. — Я осторожна. И я должна помочь тебе. Мы же команда, правда?

Слезы наворачиваются на глаза. Моя двенадцатилетняя дочь играет роль шпиона, рискует собственной безопасностью, чтобы защитить меня. Это неправильно. Дети не должны попадать в такие ситуации.

— Что именно ты записала? — спрашиваю, хотя боюсь услышать ответ.

— Они говорили о том, что нужно «ускорить процесс». Вероника сказала, что устала «играть в любящую мачеху» и хочет поскорее «избавиться от наследства предыдущего брака». А папа... — голос срывается, — папа сказал, что «Елена скоро поймет, что дети для нее потеряны навсегда, и перестанет цепляться за то, что ей не принадлежит».

Каждое слово