— Не знаю, — признается он. — Но я готов доказать.

Я смотрю на него — на этого мужчину, с которым прожила двенадцать лет, родила ребенка, строила дом, мечтала о будущем. И понимаю — я его не узнаю. Этот сломленный, честный, отчаявшийся человек передо мной — кто он? Где был все эти годы?

— Знаешь, что самое страшное? — говорю я тихо. — Что часть меня всё ещё хочет тебе поверить. После всего, что ты мне сделал, часть меня всё ещё надеется.

— Злата...

— И я ненавижу себя за это. Ненавижу за то, что не могу просто развернуться и уйти. За то, что не могу сказать: иди к чёрту со своей любовью и своими попытками исправиться.

Слезы текут по щекам, но я их не вытираю. Пусть он видит, что со мной сделали все эти месяцы войны. Пусть видит цену своего страха.

— Но я же знаю тебя, — говорю я, наконец. — Знаю и слабости, и страхи. И всё равно люблю.

— Знаешь не всё, — качает головой Руслан. — Не знаешь, каким монстром может быть твой муж, когда загнан в угол. Не знаешь, на что я готов ради денег и успеха. И лучше тебе этого не знать.

И тут я задаю ему вопрос, который может изменить все:

— А может, ты способен на что-то хорошее? Может, ты можешь стать другим? Можешь стать лучше?

Он замирает. Я вижу, как этот вопрос проходит через него, словно электрический разряд. Он моргает, открывает рот, закрывает, снова открывает. И я понимаю — никто и никогда не задавал ему этот вопрос. Даже он сам.

— Я... — начинает он, и голос даёт сбой. — Я не знаю.

— Не знаешь? — переспрашиваю я. — Или не хочешь знать?

— Боюсь знать, — честно признаётся он. — А что если окажется, что не способен? Что если я действительно монстр, каким меня воспитал отец?

Вот она — правда. Наконец-то он сказал то, что было в основе всех наших проблем. Страх оказаться таким же, как его отец. Страх причинить боль тем, кого любишь. И в итоге — причинение ещё большей боли из-за этого страха.

— Знаешь что, Руслан, — говорю я, и неожиданно для себя делаю шаг к нему. — Твой отец действительно был монстром. Но ты — это не он.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает он, и в голосе звучит такая боль, что сердце сжимается. — Откуда знаешь, что я не стану таким же?

— Потому что монстры не плачут, — отвечаю я тихо. — Монстры не мучаются совестью. Монстры не признаются в любви после того, как услышали "я тебя ненавижу".

Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, словно я сказала что-то невероятное.

— Но я причинил тебе столько боли...

— Да, — соглашаюсь я. — Причинил. И знаешь почему? Не потому что ты монстр. А потому что ты человек. Сломанный, напуганный, травмированный человек, который не умеет любить правильно.

— А ты умеешь? — спрашивает он.

— Нет, — честно отвечаю я. — Не умею. Если бы умела, не позволила бы нам дойти до этой войны.

Мы стоим друг напротив друга в утреннем свете, который льётся из окон. Два израненных человека, которые двенадцать лет пытались построить семью, не понимая, что каждый из нас борется со своими демонами.

— Злата, — говорит он, и я слышу в его голосе что-то новое. Не отчаяние, не страх. Что-то похожее на... надежду? — А что если мы попробуем научиться?

— Научиться чему?

— Любить правильно. Быть семьёй правильно. Не повторять ошибки наших родителей.

Я смотрю на него и думаю — а что если? Что если действительно возможно начать сначала? Не стереть прошлое — это невозможно. Но построить что-то новое на обломках старого?

— А как ты представляешь это? — спрашиваю я. — Мы просто обнимемся, скажем "давай забудем всё плохое", и всё наладится?

— Нет, — качает он головой. — Всё намного сложнее. Мне нужна помощь. Психолог, может быть. Или психиатр. Не знаю. Но я больше не хочу быть таким, как сейчас.

Эти слова поражают меня больше любого признания в любви. Потому что это не просто слова — это готовность изменить себя. Готовность работать над собой.

— И ты готов на это? — спрашиваю я. — Готов копаться в своих травмах, признавать ошибки, учиться заново?

— Если это означает, что я могу вернуть тебя... то да.

— Не ради меня, — перебиваю я его. — Ради себя. Если ты будешь меняться ради меня, то при первой ссоре свалишь всё на то, что я тебя заставила.

Он задумывается над моими словами.

— Ты права, — говорит он, наконец. — Ради себя. И ради Савелия. Он заслуживает нормального отца, а не того невроза, которым я стал.

Упоминание сына заставляет моё сердце сжаться. Да, Савелий. Наш мальчик, который стал заложником нашей войны. Который плачет по ночам, думая, что родители разлюбили его. Который винит себя в нашем разводе.

— Савелий должен видеть, что взрослые умеют решать проблемы, — говорю я. — А не только создавать их.

— Да, — кивает Руслан. — И если мы не сможем наладить отношения между собой, то хотя бы должны показать ему, что можем расстаться по-человечески.

В этих словах звучит что-то окончательное, и я понимаю — мы стоим на развилке. Либо попытаемся восстановить то, что разрушили, либо научимся быть цивилизованными разведенными родителями.

— А ты готова дать мне шанс? — спрашивает он тихо. — Последний шанс?

Я закрываю глаза и пытаюсь понять, что чувствую. Боль — да, она никуда не делась. Обиду — конечно, куда же без неё. Недоверие — ещё бы, после всего пережитого. Но есть ещё что-то. Что-то упрямое и живучее, что не умерло даже после всех наших войн.

Любовь. Проклятая, неубиваемая любовь, которая пережила измену, унижения, угрозы и ненависть.

— Не знаю, — честно отвечаю я. — Честно — не знаю. Часть меня хочет сказать "да", а часть — "иди к чёрту".

— А какая часть сильнее?

— Пока не знаю, — усмехаюсь я. — Спроси через месяц.

— Спасибо. За то, что не сказала сразу "нет". За то, что готова дать мне шанс подумать о том, смогу ли я стать лучше.

Я не отвечаю. Просто стою и чувствую, как накатывают слёзы — не слёзы боли, не слёзы ненависти. Слёзы надежды, которая пугает меня больше любой войны.

Потому что надежда — это риск. Риск снова поверить, снова довериться, снова разочароваться. И я не знаю, готова ли я на это.

Но вопрос, который я задала ему, теперь звучит и для меня: а может, я способна на что-то хорошее? Может, я могу стать другой? Могу стать лучше?

Может, мы оба можем. Но почему же тогда надежда пугает меня сильнее ненависти?

Глава 25: Тогда почему ты бросаешь меня?

— Тогда почему ты бросаешь меня? — голос срывается на последних словах, и я чувствую, как внутри всё сжимается в болезненный комок. — Если любишь, то почему унижаешь? Почему причиняешь боль?

Руслан поворачивается спиной ко мне и подходит к окну. За стеклом — серое, промозглое небо, которое никого не радует. Крупные капли дождя стучат по подоконнику, словно мои слёзы, которые я всё ещё сдерживаю. Часы на кухне показывают одиннадцать утра, но свет такой, будто солнце забыло встать.

— Видимо, потому что я действительно не умею любить правильно, — говорит он тихо, не оборачиваясь. — Всю жизнь меня учили, что мужчина должен быть сильным, контролировать ситуацию, не показывать слабость. А любовь — это сплошная слабость.

— Любовь — это сила, — возражаю я, и мой голос дрожит от напряжения. — Сила, которая помогает преодолевать трудности, а не убегать от них.

Он оборачивается, и я вижу в его глазах ту боль, которую он так старательно прячет.

— Для тебя, может быть. А для меня это западня. Когда я люблю, я становлюсь зависимым. Начинаю бояться потерять. И этот страх сводит меня с ума.

Господи, неужели я все эти двенадцать лет была рядом с человеком, которого совсем не знала? Неужели он всё это время страдал, а я даже не замечала?

— Но мы же были счастливы, — шепчу я, пытаясь найти хоть какую-то зацепку в этом хаосе. — Первые годы брака, когда Савелий был маленький. Разве ты не помнишь?

Руслан закрывает глаза и проводит рукой по лицу. Я вижу, как напрягаются мышцы на его шее.