Я отвечаю деловым пожатием и смущаюсь тому факту, что мои пальцы тонут в его ладони и кажутся совсем детскими.

— Очень приятно, — неловко прячу руку за спину со странным ощущением, что прикосновение так и осталось гореть на ней невидимым клеймом.

— Не загоняйте себя в рамки чужих ожиданий, Лиза, — говорит Андрей. — И помните, что всё познается в сравнении. То, что кажется вам сейчас ураганом, завтра окажется обычным ветром. Он пронесется мимо, и вы забудете его, как дурной сон. Надо только защититься от непогоды и найти для себя безопасное место. Я знаю, о чем говорю, потому что у моей матери в прошлом была похожая проблема. Вы даже… напоминаете мне ее чем-то.

Последнее замечание чисто по-женски задевает меня за живое. Расстраивает даже.

А кому понравится, если интересный брутальный незнакомец с умопомрачительным голосом вдруг сообщит, что увидел в тебе проблемную родительницу? Это всё равно что если бы он прямым текстом ляпнул, что не видит в тебе женщину. В смысле противоположного пола. Вообще.

— Я напоминаю вам мать? — повторяю кисло.

— Да, есть у вас что-то общее в характере. Она тоже была когда-то такой. Ранимой, неуверенной в себе и всегда старалась угодить окружающим.

Жутковатое слово “была” заставляет меня очнуться от мелкой обиды и взглянуть на собеседника с сочувствием. Разве можно маяться уколотым самолюбием, когда речь идет о чьей-то жизни и смерти? Ведь обычно “была” — особенно возле больницы! — говорят в случае, если…

— Нет, она жива, — сообщает Андрей, словно прочитав мои мысли, и кивает на соседний больничный корпус, ярко освещенный нормально работающими фонарями. — Там сейчас лежит. На очередном ежемесячном обследовании в отделении неврологии. До сих пор не может ходить после давней… аварии[*]. И ни с кем не разговаривает. Даже со мной. Так у нее уже лет двадцать жизнь проходит.

У меня сжимается сердце, стоит только представить несчастную судьбу неизвестной женщины. Это же не жизнь по сути! Это тягостное существование. А что при этом чувствует ее родной сын из года в год, просто страшно представить.

К глазам почему-то подступают слёзы, но я их быстро смаргиваю. И подавляю предательски-прерывистый вздох. Не хватало только снова расклеиться на глазах у мужчины!

На язык так и просится инстинктивный вопрос: “А что с ней произошло?”, но я не решаюсь спросить. Всё-таки мама — это слишком личная тема, а я — абсолютно посторонний человек, вроде случайной соседки в поезде.

В конце концов, тщательно контролируя каждое слово, я всё-таки вздыхаю и тихо говорю:

— Надеюсь, ваша мама поправится. Сочувствую ей. И вам…

Андрей по-прежнему взирает на меня как-то задумчиво. Даже в темноте чувствую его изучающий взгляд, скользящий по моему лицу… нет, скорее по очертаниям головы. Он же не видит меня. Как и я его.

Его молчание наполняет меня нервным ожиданием.

Уж не знаю почему, но в этот момент я ощущаю себя стоящей перед проницательным экзаментатором, который подавляет мою волю властной всезнающей аурой. И от его вердикта зависит вся моя дальнейшая судьба. Словно… если он составит о тебе какое-то мнение, то больше его уже не поменяет. Никогда.

— Странно, — раздается наконец его глубокий низкий голос. — Вы и правда сочувствуете.

— А что в этом странного? — теряюсь я. — Сочувствовать людям… это нормально.

— Нормально, — соглашается он. — Но чужие люди обычно это делают из формальной вежливости. Чтобы избавиться от дискомфорта. Настоящей искренности там не больше, чем в красивой распечатанной открытке с пожеланиями здоровья и долголетия.

Я теряюсь еще больше.

Даже не знаю, как реагировать на… не знаю… вероятно, комплимент? Никто из мужчин до этого момента никогда не хвалил меня за такие обыденные вещи. Ни за искренность, ни за сочувствие.

— Э-э… понятно, — блею в итоге в приступе острого смущения. — Спасибо за то, что поделились личным. И-и… вы правы, Андрей. Теперь я это поняла. Если сравнить мои проблемы с вашей ситуацией, то ничего страшного у меня не происходит. Всё в жизни решаемо, было бы здоровье… — и тут же, испугавшись, что своим сравнением могла усугубить его печаль, быстро добавляю: — Желаю вашей маме выздоровления! Тоже искренне!

Андрей снисходительно, но как-то по-доброму усмехается.

— Принято. А хотите, чтобы вам стало еще легче?

— Не откажусь, — чуть виновато улыбаюсь я.

— Радуйтесь своей судьбе. У вас рядом есть дети, которых вы любите. У вас есть за плечами опыт семейной жизни. Вы стоите на развилке решения, как извлечь из него полезный урок и научиться самоуважению. Это тоже просто отлично. Мне же в жизни ничего подобного не светит… скорее всего.

Он сообщает это с таким философским равнодушием, что у меня рот приоткрывается от недоумения.

— Почему не светит?

Ответ поражает меня до глубины души.

— Потому что моё лицо изуродовано. В той самой аварии, от которой пострадала моя мать. И оно неприятно шокирует каждую женщину, которую я встречаю. Пусть даже на какую-то долю секунды, но шокирует.

Вот оно как! Поразительно, какими точными оказались мои недавние размышления насчет того, как часто красота голоса сочетается с малопривлекательной физиономией…

Мне становится немного стыдно за свои мысли.

— Это нормальная реакция любого человека на… необычность чужой внешности, — замечаю неловко. — К этому просто надо привыкнуть и разглядеть человека поближе, чтобы он понравился.

— Я знаю. У меня нет недостатка в женском внимании, если вы об этом. Но когда уродство перестает казаться женщине уродством, для меня уже слишком поздно.

— Почему?

— Все слышали о любви с первого взгляда, — туманно поясняет он. — А как насчет отвращения?

— В смысле? — не понимаю я. — Вы же только что сказали, что у вас не было недостатка в женщинах…

— Я не о них, а о себе. Это я перестаю видеть в них потенциальную спутницу жизни. Строить серьезные отношения с женщинами, которых ужаснул мой рубец на лице… похоже на мазохизм, как по мне. Но это к лучшему, — Андрей пожимает плечами с безразличием человека, давным-давно смирившегося со своей судьбой. — Семейная жизнь не для таких одиночек, как я.

Я смотрю на него завороженно, уже не обращая внимания на темноту.

Каждое слово в этом интереснейшем разговоре действует на меня необычно освежающе. Каждая фраза бодрит, волнует и ранит… И такое чувство, будто у меня только что открылись глаза на всю мою глупую закомплексованную жизнь с совершенно новой стороны.

Хочется узнать об этом мужественном человеке еще больше. Узнать его поближе. Понять всю его глубину…

Но, увы, в его кармане начинает трезвонить мобильный телефон.

— Врач вызывает, — поясняет Андрей. — Мне пора.

— Понимаю. Хороших вам новостей, — вздыхаю я с острым сожалением.

— А вам — успешного развода.

Я смотрю вслед его уходящей фигуре с бессознательным чувством потери долгие несколько секунд. Затем поднимаюсь со скамейки, расправляю плечи и решительно направляюсь на автобусную остановку.

Завтра подам документы на развод, займусь всеми вопросами переезда и отберу у неверного мужа Женьку, которого он недостоин. Справки из травмпункта будет достаточно для его сговорчивости. Думаю, Колька достаточно туп, чтобы поверить в реальность этой угрозы.

…Жаль только, что я так и не узнала, как выглядит мой изуродованный незнакомец.

Глава 5. Бывший муж и другие неприятности

Два года спустя

— Лизок, э-э! Ли-и-из, ты дома?

Сутулую спину своего бывшего мужа я вижу издалека еще на повороте от мини-рынка.

Пошатываясь, Колька топчется перед катиткой моего дома и вытягивает шею над забором. Вид у него какой-то неприкаянный. Как и на прошлой неделе, когда он притащился ко мне в гости под сомнительным предлогом — желания “навестить родных сыновей”.

— Блин, опять твой бывший приперся, — ворчит моя сестра Маша и, прикусив язык, косится на пятилетнего Павлика. Тот беспечно топает рядом, полностью поглощенный разглядыванием луж в поиске дождевых червяков. Она предусмотрительно приглушает голос: — Лиз, давай огородами зайдем, а..?