Но я больше не могла быть той девочкой, которую спасли. Я уже стала другой.

И я тихо сказала:

— Кай… я не могу обещать тебе быть рядом только потому, что тебе плохо. Это не любовь. Это страх.

Он закрыл глаза.

— Но я… я правда не смогу сейчас без тебя, Рэн.

Его голос сорвался до шёпота:

— Пожалуйста. Просто побудь ещё немного. Не бросай меня в тот момент, когда всё вокруг рушится. Я прошу тебя не как жених… — Кай поднял на меня глаза — красные, блестящие, почти детские в своей открытой боли. — …а как человек, который тебя любит.

И комната стала слишком тесной для воздуха, слишком маленькой для нас двоих.

Я долго смотрела на него — на этот взгляд, полный не отчаяния даже, а какой-то трещащей, расползающейся по швам боли. Он держался из последних сил, и я впервые увидела в Кае не мужчину, который старается всё контролировать, а мальчика, который через годы всё ещё пытается угодить тем, кто никогда не будет доволен.

И в этот момент я поняла: разбить его сейчас — значит разбить того, кто ни разу не ударил меня.

Я глубоко вдохнула и коснулась его руки. Он поднял на меня глаза — усталые, горячие, с надеждой, от которой коже становилось тесно.

— Кай… — сказала я тихо, почти шёпотом. — Я не могу сейчас сказать, что мы остаёмся вместе. Это было бы нечестно. Не для тебя. И не для меня.

Он напрягся.

— Но… — я почувствовала, как пальцы его дрогнули. — Я могу остаться рядом на какое-то время. Пока ты не найдёшь момент поговорить со своими родителями. Пока не скажешь им сам.

Он замер.

— То есть… — голос дрогнул, — ты не уходишь? Не сейчас?

Я покачала головой.

— Не сейчас. Я не могу бросить тебя в момент, когда всё вокруг рушится. Но и не могу назвать себя твоей невестой. Я буду просто ждать. Пока ты не скажешь правду своим родителям, пока они не услышат это от тебя — мы не можем продолжать так, как будто ничего не случилось. Я лишь даю тебе время на это.

Кай выдохнул так резко, словно только что вышел из ледяной воды.

— Спасибо… — прошептал он. — Рэн, спасибо. Ты даже не представляешь…

Он наклонился ко мне, будто хотел крепко обнять, но в последний момент остановился — почти спросил глазами, можно ли.

И я позволила ему.

Его руки обвили меня — не так, как раньше, с уверенной теплотой, а как будто он держится за единственное, что не разваливается у него в руках. Он дрожал. Совсем немного, но достаточно, чтобы я почувствовала: он действительно на грани.

Я провела ладонью по его спине — не нежно, а успокаивающе. И в этот момент особенно остро ощутила: это не то, что я могу ему дать навсегда. Но сейчас… Сейчас я была его опорой.

Когда он отстранился, в его глазах появилась слабая, трепещущая надежда.

— Значит… мы говорим им через пару дней? После поездки?

Я кивнула.

— Да. Когда ты будешь готов. Но… — я посмотрела прямо, чтобы он понял всю серьёзность, — сделать это ты обязан.

Он глубоко вдохнул, и впервые за вечер его плечи чуть-чуть распрямились — будто это решение дало ему хоть какую-то точку опоры.

— Я сделаю это, — сказал он. — Обещаю.

Но в ту же секунду во мне мелькнуло щемящее понимание: не важно, насколько искренне он пытается — наш путь с ним всё равно заканчивается. Я просто выбрала мягкий, честный способ дойти до этой точки.

Он взял мою руку и прижал к губам. — Спасибо, что осталась, — сказал он. — Просто… побудь рядом. Пока я всё не улажу.

Я кивнула.

И только когда он отвернулся, я позволила себе выдохнуть то, что жгло внутри:

Я остаюсь не потому, что люблю тебя так, как должна. А потому что не хочу добивать того, кто всегда был добр ко мне.

27

Утро было слишком тихим. Таким, в котором каждая мысль будто звучит громче обычного. Я проснулась раньше Кая — он спал, уткнувшись лицом в подушку, и выглядел настолько уставшим, что во мне поднялась странная смесь жалости и вины.

Но стоило вспомнить вечер, предложение, чужие голоса, невозможность сказать «нет» — и внутри всё снова стало тяжёлым, густым. Мне нужно было пространство. Воздух. Тишина.

Я натянула спортивный купальный топ, низ купальника и лосины забрала полотенце и вышла в утренний холод. Воздух был свежий, влажный — пахло соснами и ночной прохладой. Бассейн находился чуть в стороне от домиков, под стеклянной крышей, и через прозрачные панели внутрь проникал мягкий голубоватый свет.

Когда я открыла дверь, в нос ударил запах хлорки и тёплой воды. Тишина — почти идеальная. Я хотела нырнуть — резко, глубоко, чтобы шум исчез.

Но в тот момент, когда я сняла лосины и подошла к бортику, услышала звук воды — лёгкое движение. И замерла.

Коул.

Он был в бассейне. Двигаясь легко, без усилия, длинными ровными гребками. Он не видел меня — или делал вид, что не видит. Его тело скользило под водой так плавно, будто это была его стихия.

Я стояла слишком долго — настолько, что он всё-таки заметил. Его голова поднялась над поверхностью, вода стекала по плечам, и взгляд нашёл меня почти сразу.

Никакого удивления. Только… узнавание. И что-то тёмное, тянущее, от которого у меня подкашивались ноги.

— Рано для плавания, — сказал Коул негромко, голос отражался от стен мягким эхом.

— Не спится, — ответила я честно.

— Понятно.

Он посмотрел чуть внимательнее. Взгляд задержался на моих плечах, на линии ключиц, как будто он читал по коже то, что я не сказала вслух.

— Будешь заходить? — спросил он.

Это прозвучало почти как вызов.

Я вдохнула, отбросила полотенце и шагнула в воду. Тепло обхватило кожу — и тут же стало неуютно, будто вода сама чувствовала, кто рядом.

Коул подплыл ближе. Не вплотную — но достаточно, чтобы всё внутри вновь стянулось. Его плечи дрожали от движения воды, в каждой линии была сила, спокойная, уверенная.

— Как твой жених? — спросил Коул, и от того, как спокойно он это произнёс, мурашки пробежали по всей спине.

— Не начинай, — попросила, сжав губы.

— Я вообще-то спрашиваю вежливо, — он слегка наклонил голову. — Разве я не должен интересоваться свадьбой брата?

Я почувствовала, как вода будто становится горячее.

— Пока ничего не могу сказать, — произнесла я тихо.

Одна