- Пусть еще поспит, - говорит врач медсестре.

Он диктует название лекарства и дозировку. Миловидная девушка кивает и подвешивает прозрачный пакетик с жидкостью на металлическую вешалку у моей кровати. Затем к прочим неприятным ощущениям добавляется короткая боль в руке чуть выше запястья.

Есть еще кое-что важное, что мне необходимо знать, прежде чем отключусь.

Смотрю на Давида выразительно.

- Даже пытаюсь все-таки произнести.

- Гхе..хе.. – мычу сквозь боль в горле.

Давид хмурится, пытаясь понять, что я хочу. А потом его лицо проясняется.

- Ты хочешь знать, что с Германом?

Киваю с трудом. Сознание уже уплывает, но я успеваю услышать ответ Давида:

- Он жив, Аннушка. Жив твой Герман. И Карим этот тоже… Их спасатели вытащили через двадцать минут. Карим давно пришел в себя… С этого подлеца все, как с гуся вода… А Герман… он пока не очнулся, Аннушка. И… не знаю… говорят, надежда, конечно, есть…

33

Я провожу в больнице еще неделю.

Врачи настаивают на более длительном сроке, потому что мои анализы их не очень-то устраивают. И я действительно все еще чувствую себя паршиво. Голова часто кружится, и слабость никак не проходит.

Но оставаться на больничной койке дольше – выше моих сил.

Давид с Дашей приезжали ко мне каждый день, но этого недостаточно.

После того страха, что я испытала за дочь, мне хочется не выпускать ее из поля зрения ни на секунду.

К черту садики и школы. К черту работу. Я просто буду смотреть на своего ребенка, не моргая. Буду спать с ней в обнимку и провожать до туалета.

Возможно, это немного слишком. Но я собираюсь позволить себе эту паранойю хотя бы какое-то время.

Я храбрюсь и стараюсь не показывать, как плохо себя чувствую, но на дорогу до дома уходят все силы.

Зато мое желание исполняется. Я засыпаю в своей комнате, нежно обняв соскучившуюся по мне Дашу.

На следующий день упрямо собираюсь, игнорируя головокружение, и прошу Давида отвезти нас с дочерью к Герману.

Он все еще не очнулся. И это чертовски несправедливо.

Давид отводит глаза, но соглашается.

Он, как и полиция, уже знает, что произошло на том злосчастном берегу. Я сто раз пересказала все в мельчайших подробностях следователю.

Я знаю, что Карима выписали из больницы и арестовали.

- Несправедливо, что этот негодяй отделался парой царапин, - качает головой Зарина Алановна, одевая на Дашу шапочку.

Давид уговорил свою старую знакомую оставить ненадолго дела на базе. Сейчас там распоряжается ее сын, а женщина прилетела с нами. Она помогает с Дашей, и я очень благодарна ей за это. Совсем постороннему человеку доверить сейчас дочь я была бы не в состоянии. Как и ухаживать за ней самостоятельно.

- Подожди, Зарина, - говорит Давид. – Карим еще получит свое. Он предстанет перед судом и сядет в тюрьму. Это справедливее, чем быстрая смерть. Пусть подумает о своих поступках.

Зарина Алановна неодобрительно поджимает губы.

- Столько зла от глупой ненависти злого мальчишки… - ворчит она.

Давид отвозит нас в больницу, где лежит Герман.

Это дорогой частный госпиталь, где блестит каждый угол. Отец Германа перевез сюда сына вскоре после случившегося.

И все же, все деньги Воецких бессильны.

Герман не приходит в себя.

Я вхожу в его палату, держа Дашу за руку.

- Ты помнишь этого дядю? – спрашиваю я у дочери.

Сердце сжимается от болезненной тоски. Потому что мужчина, лежащий на больничной кровати, выглядит живым трупом.

Голова до сих пор обмотана бинтами. На лице заживающая рана, стянутся швами. Я знаю, что Герман потерял очень много крови. Он ударился об камни головой и бедром. Его правая нога сильно пострадала. И пришлось делать две операции, чтобы восстановить ее. Насколько это возможно.

- Это убивца бобочек… - говорит дочь, - а еще это мой втолой папа…

- Верно, - я киваю и грустно ей улыбаюсь, - ты помнишь, что случилось?

- Плохой дядя блосил меня в воду, а папа Гелман меня вытащил, - спокойно говорит Даша. – Я не помню, папа Давид мне лассказал…

- Все верно, - я глажу ее по головке, - мы пришли навестить его, чтобы он скорее поправился.

- Он спит, как и ты? – спрашивает дочь.

Мои глаза почему-то щиплет, а в горле появляется ком.

- Да, - говорю я почти шепотом, - и он обязательно очнется и купит тебе новую бабочку.

Мы подходим ближе к кровати Германа, и я впервые за долгое время по доброй воле касаюсь бывшего мужа. Аккуратно прочерчиваю кончиком пальца линию его заросшего щетиной подбородка.

- Герман, я пришла к тебе с Дашей, - стараюсь говорить громко, глотая подступившие к горлу слезы.

Естественно, никто мне не отвечает.

Кладу ладонь на лоб бывшего мужа.

- Какой ты холодный… может, укрыть тебя вторым одеялом?

Я деловито расправляю плед, сложенный в ногах Германа, и натягиваю его до груди мужчины.

- Вот так! Хватит тебе уже тут валяться! Сколько можно прохлаждаться без сознания? Жизнь не будет ждать, так что давай там не задерживайся…

Мы сидим у постели Германа еще какое-то время, а потом уходим, когда Даше становится совсем скучно.

Я возвращаюсь на следующий день без нее.

Смело кладу ладонь на лоб Германа.

- Опять холодный… – ворчу я. – Сейчас попрошу медсестру найти для тебя более теплое одеяло. Так и будешь тут валяться? Между прочим, скоро Новый год. Я обещала Даше, что ты подаришь ей новую бабочку.

Странно, но вести диалог с Германом без сознания мне даже нравится. Ведь сейчас он ничего не может мне сделать. Бояться нечего.

- Никогда не видела тебя с бородой, - говорю я, приехав к Герману в очередной раз.

Прошло уже больше двух недель.

Врачи все больше мрачнеют, встречаясь со мной взглядом, но они плохо знают Германа. Он не из тех, кто сдается. Я точно знаю.

Касаюсь колючих отросших волос на подбородке мужчины.

- У тебя рыжая борода… - делюсь я своими наблюдениями, - забавно…

- Так вот, я нашла на китайском сайте точно такую же бабочку, и срок доставки чуть меньше месяца. Ты мог бы очнуться уже и заказать ее для дочери. Как раз к Новому Году бы доставили…

Отхожу к окну, чтобы