Пока не поговорю с ней.

Точка!

Хоть месяц, хоть год, хоть всю оставшуюся жизнь я…

Поднимаю взгляд.

Алиса…

С тяжелым пакетом в руках.

Мои глаза стремятся вывалиться из орбит.

Встаю.

Мальчишка в чёрно-белом комбинезончике спотыкается и падает прямо у моих ног.

Рефлекторно подхватываю его, возвращая в вертикальное положение.

Алиса поджимает губы, пряча улыбку. Щурится.

– Куравин, что это ты здесь делаешь?

Тоже поджимаю губы, но лишь для того, чтобы не заорать от счастья.

– А я тут…пингвинов, кажется…поднимаю.

Алиса смеётся, и рыжая прядь, упавшая на её щёку, подпрыгивает резвой пружинкой.

– Дурачок ты, Максим.

– Алис, я знаю, ты слышала мой разговор с отцом.

– Слышала, но…

– Я хочу быть с тобой. И с Лёлей. Я не хочу, чтобы ты улетала во Францию. И ни одна другая женщина мне не нужна.

Резко подаюсь вперёд, сжимая Алису в своих объятиях.

Втягиваю жадно запах её волос.

Настоящая, живая. Здесь! Никуда не улетела!

– Куравин, яйца! – Пищит Алиса.

– Ты права, – крепче прижимаю её к себе. – Мне давно нужно было взять яйца в кулак и набраться смелости, чтобы поговорить.

– Максим, яйца в пакете! – Алиса звонко смеётся. – Раздавишь!

– А-а-а… – отпускаю её, слегка смущённый. Отбираю тяжелый пакет и сую туда нос. – Все живы. Аксёнова! Я тут в любви признаюсь, а она о яйцах переживает!

Алиса снова смеётся. И смотрит на меня с тем самым огнём в глазах, от которого мне всегда сносит крышу.

– Ну, – кусает она нижнюю губу. – Я же пирог тебе собралась печь.

– Какой ещё пирог?

– Примирительный, наверное. У моих родителей нет бизнеса. И даже парочки благотворительных фондов не заявлялось нигде… Зато я отлично готовлю. А ещё – я весёлая.

– И красивая, – заправляю прядь ей за ушко.

Делаю маленький шаг к Алисе, замирая почти нос к носу.

Она стоит, глядя на меня, её глаза блестят. Я не могу понять, от чего – от эмоций или от света фонарей.

– Я люблю тебя, Аксёнова.

Алиса открывает рот, чтобы что-то сказать, но я касаюсь пальцем её губ.

– И я знаю, что Лёля моя дочь.

Глаза Алисы становятся огромными. Ресницы быстро порхают, отбрасывая на румяные щеки длинные тени.

– Я долго боялся это сказать, думал, что просто не имею права. Но я знал. Когда я увидел её впервые – она… Она будто сразу стала частью меня. Всё сошлось. Ты можешь мне не верить, но лишь с вашим появлением моя жизнь обрела смысл.

Алиса молчит.

– Я знаю, что в прошлом я сделал тебе больно. Так больно, что ты, возможно, потеряла способность мне верить. Но я хочу быть с вами. Я хочу каждое утро просыпаться рядом с тобой. Слышать, как Лёля смеётся. Делать её счастливой. Делать тебя счастливой. Быть семьёй.

Алиса отворачивается.

Подбородок мелко дрожит.

– Максим, ты понимаешь, что если ты снова сделаешь нам больно… Если ты уйдёшь или подведёшь Лёлю… Я никогда тебя не прощу. Я не смогу простить. Я переживу всё что угодно. Но если ты сделаешь больно ей, я…

– А у меня нет выбора, Алис. Я без вас не смогу. И не хочу. Мне без вас пусто и плохо.

Её глаза наполняются слезами. Она утыкается лицом мне в грудь.

Плечи подрагивают.

– Максим…

Поднимаю её лицо за подбородок.

Склоняюсь.

Осторожно касаюсь губами её губ. Едва ощутимо, словно боюсь, что она исчезнет.

Но она… Она исчезает.

Её руки тянутся ко мне, обвивая шею, а я, наконец, обнимаю её так крепко, как давно хотел.

– Это только наша новая жизнь, – шепчу я, разрывая наш поцелуй лишь на миг. – Я вас больше никогда не подведу. Обещаю. Я прошу лишь одного – верь мне. Пожалуйста.

Глотая слёзы, Алиса кивает.

– Я верю…

И я снова впиваюсь в её губы, целуя Алису уже как свою женщину.

Как мать моего ребёнка и мою жену.

И мир вокруг нас растворяется…

Глава 35

Эпилог.

Год спустя.

Алиса.

Подъезжаем с Максимом к дому его родителей.

В животе у меня перекатывается такой клубок нервов, что кажется, он скоро выскочит наружу вместе с сегодняшним обедом.

Максим распахивает передо мной пассажирскую дверь и подаёт руку, помогая выбраться из машины.

Снег скрипит под ногами, мороз щиплет щеки, а мы продолжаем спор, который начали ещё дома. Препираемся как дети с Максом на весь тихий заснеженный двор.

– Ты скажешь, – упрямо твержу я.

– Нет, Алиса, ты скажешь.

– Это твой отец, Максим. ТЫ и рассказывай!

– Но ведь ТЫ же у нас так хорошо с ним ладишь. Ты нашла с ним общий язык.

– Конечно, – шиплю. – Общий язык. Это называется терпение.

Поднимаемся на крыльцо.

– Вот! А у меня – никакого терпения.

– Куравин, не начинай!

– Куравина, у меня та же просьба, – обрывает он и щипает меня за кончик носа. – Вместе скажем.

– Хором?

– Ага. Как идиоты. Папа оценит.

Готовлю очередной аргумент, но дверь дома вдруг распахивается.

На пороге – Альбина Юрьевна. Её лицо светится теплом и радостью, как гирлянда на новогодней ёлке.

– Родные мои! – Она широко раскидывает руки в стороны. – Скорее заходите, мороз сегодня такой!

Проходим в дом.

Позволяю Максиму снять с меня пальто.

– Где Лёля? – Стряхиваю снег с волос.

Мама Максима делает заговорщическое лицо.

– Ой, она уболтала деда на кулинарные подвиги. Они на кухне, пекут имбирное печенье!

– Имбирное печенье? – Максим со скепсисом поднимает бровь. – Папа?

– Представьте себе! – Альбина Юрьевна смеётся. – Я даже завидую дару Лёли. С какой лёгкостью она из деда верёвки вьёт!

Тянемся нестройной вереницей в кухню.

Игорь Анатольевич – строгий, вечно недовольный и ворчливый, приплясывает сейчас у кухонного островка в красном фартуке с оленями. Высунув от усердия кончик языка, он раскрашивает глазурью имбирного снеговика, а Лёля с серьёзным лицом комментирует его художественные успехи.

– Нет, деда, нужно было нос оранжевым…

– Это оранжевый.

– Это красный. Ты снова всё перепутал.

– Переделывать? – Вздыхает.

– Определённо.