Герман сначала застывает, как будто не понимает, что случилось, а потом медленно откидывается на спинку стула.
— Ничего страшного, — говорит он, наблюдая за моей суетой с удивительным равнодушием для такого мнительного человека, каким он поначалу мне показался.
Замешкавшись, я бросаю несколько салфеток на стол перед ним и, не зная куда деться, сую ещё горсть ему прямо в руки — для верности.
— Вот… — бормочу неловко. — Это… вам.
Герман застывает на секунду, потом медленно берёт салфетки и начинает промокать брюки сам. А я стою рядом, ощущая себя полной идиоткой, и протягиваю ему оставшийся комок салфеток.
Он поднимает ладонь:
— Не нужно.
В его голосе нет ни злости, ни раздражения. Только какая-то диковинная сдержанность на грани абсурда. Но я всё равно продолжаю краснеть до корней волос.
— Ну супер, — выдыхаю я. — Хотела тихо кофе допить, а устроила утро с брызгами.
Я машу рукой в сторону его брюк, криво усмехаясь. И вдруг ловлю себя на мысли: вот Батянин бы только коротко бросил: “Бывает” и пошёл бы себе дальше. А этот Герман смотрит так, будто раскладывает меня на атомы или рентгеном просвечивает. И от этого делается как-то неуютно.
— До свидания, Лиза, — произносит он с тонкой, непонятной усмешкой.
Я моргаю, удивленная неожиданно фамильярным обращением, но он уже берёт портфель, благодарит баристу и направляется к выходу.
Через минуту, прибрав на столике бардак из чувства вины, я тоже выхожу из кафе. И сразу же вижу, как к тротуару подкатывает блестящее чёрное такси с водителем. Герман открывает дверцу, но прежде чем сесть, оборачивается и кивает мне — вежливо, почти задумчиво.
Я киваю в ответ и невольно улыбаюсь.
Наверное, он до сих пор немного в шоке. Впечатлительный тип. Неудивительно, что он так смотрел на меня… наверняка опять пытался решить, специально я это сделала или просто неуклюжая. Вот же чудак. Да еще и с ранимой душой ребенка, которому в детстве не давали раскрасок…
Надеюсь, он не передумает инвестировать в «Сэвэн» из-за моей утренней акробатики. Но на всякий случай лучше держать язык за зубами и не рассказывать никому, а то еще скажут, что отпугнула перспективного клиента.
Глава 31. Дежавю с беглянкой
Целый месяц у меня проходит на удивление спокойно — или, может быть, это только так кажется.
Свекровь после нашего громкого разговора на остановке вдруг притихла: никаких звонков с нотациями, никаких внезапных визитов. Бывший муж пару раз позвонил «занять до получки», но я так вежливо его послала, что сама собой горжусь — даже голос не повысила.
Офис корпорации живёт своей обычной, шумной жизнью.
Юлька каждую неделю приносит новую порцию сплетен на обед, словно у неё личный контракт с богиней интриг: то бухгалтерша поссорилась с охранником, то наш юрист случайно забыл пароль от сейфа и вызвал целый консилиум, чтобы его вскрыть. А Маргоша, как всегда, драматизирует на ровном месте — зачастую лишь из-за того, что кто-то передвинул её стул не туда или посмотрел не с тем выражением лица. К счастью сейчас, пока я заменяю секретаршу генерального директора, мы с ней практически не пересекаемся.
Я всё чаще ловлю себя на том, что прислушиваюсь к переговорам в приёмной.
В последнее время Батянин появляется в офисе гораздо реже — постоянно уезжает в командировки, а возвращается ещё более собранный и какой-то… отстранённый. Короленко почти не шутит. Когда они оба встречаются в офисе, между ними постоянно висит какое-то неясное напряжение, которое чувствуется даже сквозь закрытую дверь кабинета. Словно давний, невыясненный конфликт насчет чего-то важного для обоих.
А еще всё чаще звучит смутно знакомая фамилия Мрачко. Почти всегда — накануне совета директоров «Сэвэн».
Сначала я думала, что это какой-то очередной подрядчик или конкурент. Потом вспомнила, что именно о нем меня расспрашивал два года назад Короленко, когда исчезла Яна. И я начала догадываться, что всё куда серьёзнее. Слишком уж строгий тон у Батянина, когда он произносит эту фамилию.
Заседания совета директоров я вижу только краем глаза, но всё равно каждый раз ощущаю, будто оказалась на премьере спектакля, где все роли давно распределены.
Сначала в приёмную заходит Царевичев Артём — ресторанный магнат с внешностью голливудской суперзвезды, который даже в деловом костюме выглядит так, будто только что дегустировал устрицы. Следом появляется Бояров Василий — креативный шутник из рекламной сферы с вечно растрёпанной шевелюрой, раздающий остроты направо и налево. И только потом приезжает директор гостинично-туристического профиля «Сэвэн» — Волчарин Максим, эдакий терминатор с вежливой улыбкой на бесстрастном лице.
Что касается Артура Короленко, то этот каменнолицый тип всегда приходит последним: точный, собранный, как на разминке перед боем. Его сухие, спортивные реплики обычно ставят точку в любом споре.
Еще двух акционеров я вообще ни разу не видела вживую.
Говорят, что Матвей Морозов — по слухам, гениальный певец в прошлом, — до сих пор лечит травму головы и только изредка присылает голосовые сообщения, которые потом пересказывают на совещании. А директор модельного бизнеса Тимур Лебеда всё ещё за границей — в Сеуле, решает проблему загадочного химического ожога на своем лице.
И вот каждый раз, накануне таких встреч, я слышу, как фамилия Мрачко то и дело проскальзывает в переговорах. Коротко, хлёстко, без пояснений.
Я сижу в приёмной тихо, почти не двигаясь, и стараюсь быть невидимкой, но всё равно улавливаю напряжение в воздухе. Бояров иногда пытается разрядить обстановку какой-нибудь шуткой, но если раньше Батянин хотя бы криво усмехался, то теперь лишь бросает на него взгляд, от которого тот сговорчиво умолкает. А Короленко вообще выглядит таким набыченным и угрюмым, словно готовится к спаррингу.
От всего этого меня постоянно преследует странное чувство, что где-то рядом зреет что-то важное, о чём мне не положено знать.
Про исчезнувшую Яну я тоже не перестаю думать, и в середине месяца наконец решаюсь спросить. Захожу в кабинет. Батянин, как всегда, за ноутбуком, просматривает какие-то документы.
— Андрей Борисович… — начинаю я осторожно, стоя у двери.
Он медленно поднимает голову. Его внимательные чёрные глаза — проницательные и глубокие, будто приглашают говорить, но я ловлю себя на том, что забыла, как сформулировать вопрос. Увы, эта напасть всегда меня преследует, когда я с ним разговариваю.
— С нашим курьером… всё в порядке? — у меня выходит тише, чем я планировала.
Он откладывает ручку, делает паузу, слишком долгую для простого ответа. Потом медленно произносит:
— Ян на больничном.
Слова короткие, но его низкий бархатный бас, как обычно, пробирает меня до мурашек, словно случайная ласка.
— А… — я сглатываю. — С ним что-то серьёзное?
Батянин чуть щурится на меня, как бы оценивая, сколько ещё подробностей я рискну спросить, и добавляет:
— Он под наблюдением. Вернётся — сами у него спросите, Лиза.
И снова берёт ручку, но взгляд остаётся на мне. Не строгий… скорее, какой-то слишком внимательный. Я чувствую, как уши предательски краснеют.
— Поняла, — бормочу, делая шаг назад, и быстро ретируюсь обратно в приемную.
Только там уже шумно выдыхаю. Боже мой, какой же это потрясающий мужчина… всего одним взглядом способен свести меня с ума! И как только продержаться до возвращения Ирины Константиновны, даже не знаю…
Прикрываю глаза на пару секунд, хлопаю себя по щекам и возвращаюсь к работе.
Через пару дней вдруг приходит короткое письмо от самой Яны: «Всё нормально. Вернусь, как только смогу».
Я облегчённо перечитываю строчки, но всё равно письмо кажется каким-то подозрительно скупым. Хотелось бы хотя бы смайлик или пару лишних слов… но, впрочем, Яна никогда не была щедрой на объяснения насчет своих дел.
Через несколько дней тревога перестаёт быть острой. Становится глухой, как дальний гул за стеной. Я успокаиваю себя, что раз она написала, значит, жива, значит, справляется.
