— Фамилия? — медсестра уже повернулась к компьютеру, готовая набрать запрос.

И тут меня будто окатило ледяной водой. Фамилия. Я замер. Я знал только одну её фамилию. Девичью. Назарова. Вероника Назарова. А ведь она наверняка вышла замуж. Носит фамилию того… того человека. Отца ребёнка. Сердце сжалось от едкой, жгучей боли.

— Назарова, — выдавил я, почти не надеясь на успех. — Вероника Назарова.

Медсестра что-то пробормотала себе под нос, застучала по клавишам. Прошла вечность. Она хмурилась, листая электронную картотеку.

— Она в реанимации. Состояние тяжёлое, отравление продуктами горения, ожоги дыхательных путей. Несколько дней точно будет там, пока не стабилизируется.

Сердце гулко стукнуло в груди от волнения. Реанимация. Так, успокоился, взял себя в руки. Главное жива и дышит. Восстановится.

— А… а девочка? — тихо спросил я. — Её дочка, Алёна? Как она?

Медсестра посмотрела на меня пристально, её взгляд стал изучающим.

— А вы кто будете? Родственник?

Голос разума кричал: «Скажи «нет» и уйди!»

— Я… отец, — ответил я и сам ошарашено замер, услышав свой голос.

Лицо медсестры смягчилось, в нём появилось сочувствие.

— Так вы за дочкой приехали? — спросила она уже гораздо мягче.

Я, всё ещё в шоке от собственной наглой лжи, просто кивнул.

— Документы при вас? Свидетельство о рождении? Без документов мы ребёнка не отдадим, сами понимаете.

Документы. Бля, документы же. Точно. Мозг лихорадочно соображал, но, видимо, удар балкой по голове не прошёл бесследно.

— Какие документы? — возмутился я. — Мы с пожара! Всё сгорело! У неё ничего нет! Я просто хочу знать, что с ней. Хотя бы пустите меня к ней, ей ведь страшно одной, она же маленькая!

Я говорил с жаром и видел, как строгое выражение лица медсестры тает. Она вздохнула, оглянулась по сторонам и махнула мне рукой.

— Ладно, идите за мной. Только тихо и ненадолго. И никому ни слова!

Она провела меня по длинному коридору, свернула в боковое крыло и открыла дверь в небольшую палату. В комнате стояли четыре кровати. На одной, под клетчатым одеялом, лежала Алёнка. Она не спала, а сидела, поджав коленки, и смотрела в стену широкими, испуганными глазами.

Увидев меня, она замерла на секунду. А потом она сорвалась с кровати и, подбежав, буквально вцепилась в мою ногу. Я поднял её на руки, она обвила мою шею тонкими ручками и прижавшись ко мне всем своим маленьким, дрожащим тельцем.

Я застыл, ошеломлённый. Мои руки, казалось, сами собой обняли её, прижали к себе. Я почувствовал, как она вся напряжена, как бьётся её крошечное сердце. Я наклонился к ней и прошептал, сам не понимая, откуда берутся эти слова:

— Алёнушка, всё хорошо. Я здесь.

Моя рука сама гладила её по волосам, как будто я знал как надо успокаивать детей. На самом деле я всегда держался от них подальше. Не знал, не умел и не практиковал. Истерики, психи, манипуляции слезами, вот что я видел у детей своих знакомых. Алёна была не такая. Не знаю, откуда я это взял. Как будто чувствовал, что эта девочка другая. У Вероники точно не может быть вредной дочери.

Алёна всхлипнула и прижалась ещё сильнее, словно искала во мне защиту от всего мира. И я, абсолютно сбитый с толку, стоял и не мог понять, почему этот чужой ребёнок, дитё неизвестного мужчины, так безоговорочно доверился мне, словно чувствуя что-то, чего не чувствовал и не понимал я сам.

Инстинктивно, почти не думая, я развернулся и вышел с ней в коридор, прижимая к себе этот маленький, тёплый комочек.

В полумраке тихого больничного коридора я сел на старый диванчик, приткнутый у стены. Усадил Алёну к себе на колени. Она не отпускала мою шею, а я не отпускал её, продолжая автоматически гладить её по спине, чувствуя, как напряжение понемногу покидает её хрупкое тельце.

Из-за угла выглянула медсестра, которая привела меня. Увидев нас, она умилённо улыбнулась, сделала одобрительный жест рукой и скрылась, оставив нас наедине.

Тишину нарушало только мерное гудение какого-то прибора и гул ламп. Алёна, наконец, ослабила хватку, отодвинулась совсем чуть-чуть, чтобы посмотреть на меня. Её большие, всё ещё влажные от слёз глаза, казалось, впитывали каждую черту моего лица, освещённого тусклым светом люминесцентных ламп.

В них читался не просто испуг, а какая-то глубокая, недетская надежда.

— Папа… ты пришёл? Забрать меня? — произнесла она почти шёпотом.

Меня будто ударили током. Вся кровь отхлынула от лица, а потом снова прилила, заставив гореть щёки. Я не мог пошевелиться, не мог вымолвить ни звука.

В голове пронёсся вихрь мыслей, каждая безумнее предыдущей.

Она ошиблась? Она в шоке? Она не понимает, что говорит? У неё сотрясение? Она называет так любого?

Глава 4

Её слова повисли в воздухе, а потом она снова прижалась ко мне, зарывшись лицом в мою шею. Её шёпот был таким тихим, что я почувствовал его скорее кожей, чем услышал ушами:

— Ты только никому не говори, что я тебя так назвала... а то мама меня ругать будет.

Моё сердце сжалось в комок. Оно билось где-то в горле, тяжёлое и гулкое. Но прежде чем я успел что-то понять или почувствовать, она отстранилась, и в её глазах, огромных и синих, как омут, вспыхнул новый, взрослый и страшный страх.

— А мама?.. — голос её дрогнул. — Где мама? Она… она умерла?

Её подбородок задрожал, но она стиснула маленькие кулачки и смотрела на меня, не моргая, изо всех сил пытаясь удержать слёзы. В этой детской, отчаянной попытке быть сильной было что-то такое щемящее и беззащитное, что у меня в груди заныло.

— Нет! — вырвалось у меня слишком резко и громко для больничного коридора. Я понизил голос, наклонившись к ней. — Нет, Алёна, нет. Мама не умерла. С ней всё хорошо. Просто она во взрослом отделении. Там, где лежат только взрослые. Ей нужно немного полечиться, а детям туда нельзя. Вот и всё.

Она смотрела на меня с недоверием, и в её взгляде читалась такая глубокая, не по-детски горькая мудрость, что мне стало не по себе.

— Ты врёшь, — тихо сказала она. — Взрослые всегда врут.

У меня сжались кулаки. Передо мной сидел не просто испуганный ребёнок. Сидел маленький, травмированный человек, который уже столкнулся с потерей и предательством мира взрослых и теперь ждал от него только худшего.

Я взял её за плечи, совсем чуть-чуть, чтобы она посмотрела на меня, и сделал своё лицо