В трубке повисло короткое, красноречивое молчание. Шилов явно хотел спросить «что именно», но, слава богу, сдержался. Он знал, что я не из тех, кто любит откровенничать.

— Ладно, — наконец сказал он. — Береги себя, огнеборец. Если что — звони. Ребята все передают привет и выздоравливай.

— Передам им спасибо, — кивнул я, хотя он этого не видел. — И спасибо тебе.

Разговор с Шиловым окончательно вернул меня в реальность. Реальность, в которой мне сегодня предстояло выяснить, что скрывала от меня Вероника.

Я заставил себя встать, побрёл в душ. Холодная вода немного прояснила сознание. Боль понемногу отступала, уступая место тревожной, но ясной решимости.

Оделся в чёрную футболку и джинсы. Посмотрел на себя в зеркало. Бледное лицо, тёмные круги под глазами, белая повязка на лбу. Вид, конечно, был ещё тот. Но сейчас было не до эстетики.

Первым делом — больница. Увидеть Алёнку. Убедиться, что с ней всё в порядке. А потом… потом нужно будет найти её бабушку. Мария… Фёдоровна, что ли. От попытки напрячь память голова взорвалась болью.

Она точно должна знать правду.

Дорога до больницы пролетела в нервном раздумье. Руки сами крутили руль, ноги нажимали на педали, а голова была занята только одним — что я скажу, как посмотрю ей в глаза. И вдруг меня осенило: нельзя же приходить с пустыми руками. Я резко свернул на парковку у первого же супермаркета.

В отделе с детскими товарами я чувствовал себя не в своей тарелке. У витрины с игрушками замер перед плюшевым медведем — не таким навороченным, как современные, а простым, уютным, коричневым, с добрыми глазами. Именно таким, каким, мне казалось, должен быть плюшевый друг. Я взял и его, а у кассы нахватал горсть всего — киндер-сюрпризы, шоколадки, яркие леденцы.

Кассирша улыбнулась:

— Дочке? — Я лишь кивнул, сгребая покупки в пакет. Сердце бешено колотилось. Не от страха. От волнения.

В больнице у поста дежурных была уже другая медсестра — Женщина была лет пятидесяти, с жёстким взглядом и плотно сжатыми губами. Взгляд её скользнул по моей повязке, по охапке сладостей и остановился на моём лице с немым вопросом.

— Вам кого? — спросила она сухо.

— Я к Назаровой Алёне, — сказал я, стараясь звучать максимально уверенно. — Вчера её привезли.

— Посещения с одиннадцати до часу, — отрезала она, уже возвращаясь к бумагам. — Приходите в положенное время.

— Да я ненадолго, — начал я. — Просто передать ей, поддержать. Она же одна, ребёнок…

— Правила для всех одни, — её голос не допускал возражений. — К одиннадцати часам.

Тут я решил пойти ва-банк. Поставил пакет с игрушкой на стойку, вытащил оттуда самую большую шоколадку и с обаятельной улыбкой, на которую был способен сейчас, протянул её медсестре.

— Может, всё-таки как-нибудь? Ребёнок-то напугался сильно. Я на пять минут. Она меня ждёт.

Она посмотрела на шоколадку, потом на меня. Что-то в её строгом взгляде дрогнуло. Возможно, она увидела не наглого посетителя, а уставшего, перебинтованного мужчину с искренним беспокойством в глазах.

— Ну… ладно, — она тяжело вздохнула, беря шоколад. — На пять минут. Только тихо и…

Дверь в отделение открылась с лёгким скрипом открылась.

На пороге стояла Мария Фёдоровна. Постаревшая, с ещё более жёстко сжатыми губами, чем раньше. Она не заметила меня, обращаясь к медсестре.

— Здравствуйте, я за Назаровой Алёной. Вот документы, выписка, — она чётко, по-деловому, положила на стойку папку с бумагами. — Лечащий врач разрешил забрать под мою ответственность.

Медсестра, обрадованная сменой темы, тут же оживилась.

— Конечно, конечно. Сейчас её выведут, уже всё готово.

Она что-то сказала в домофон, и через несколько минут из-за двери появилась санитарка, ведя за руку Алёну. Девочка выглядела испуганной, но чистой и переодетой в обычную одежду. Увидев бабушку, она слабо улыбнулась и робко к ней потянулась.

— Бабуль… — тихо сказала она.

— Ой, родная моя, хорошая ты моя! — Мария Фёдоровна прижала её к себе, зарылась лицом в её волосы. Голос её, всегда такой сухой и колючий, неожиданно дрогнул. — Как ты, а? Не сильно испугалась? Всё хорошо теперь, всё…

— Я ничего, — прошептала Алёна, цепляясь за неё.

— Ничего, ничего… Сейчас к тёте Зине поедем, у неё поживём, всё устроим…

Именно в этот момент Алёна подняла глаза и увидела меня. Её лицо озарилось такой яркой, безудержной радостью, что у меня перехватило дыхание. Она не крикнула, просто широко-широко улыбнулась, и я не смог сдержать ответной улыбки.

Мария Фёдоровна почувствовала перемену в ребёнке, подняла голову… и замерла. Её лицо побелело, будто она увидела призрак. Все её черты, и без того резкие, заострились ещё сильнее. В глазах вспыхнул не просто испуг, а чистейшей воды ужас и ненависть.

— Ты?! — вырвалось у неё хрипло. — Ты-то откуда здесь взялся?!

Я был готов ко многому, но не к такому тону. Такому, будто я был последним подонком на земле, а не парнем, который когда-то помогал ей сумки до квартиры таскать.

Её враждебность обожгла, и я, сам того не ожидая, пошёл в контратаку. Спокойно, холодно, глядя ей прямо в глаза.

— К дочке приехал, — сказал я твёрдо, подчёркивая каждое слово. — Или мне запрещено?

Глава 6

Тишина, повисшая после моих слов, была густой и звенящей. Даже медсестра замерла, смотря на нас то с испугом, то с любопытством. Мария Фёдоровна стояла, будто парализованная, не в силах вымолвить ни слова. Лишь её пальцы судорожно сжимали плечи внучки.

Первой опомнилась Алёнка. Она робко потянула бабушку за рукав.

— Бабуль, это же папа, — прошептала она. — Он меня вчера спас. Из огня.

Эти слова, казалось, не успокоили, а лишь сильнее разозлили старуху. Она резко выдохнула, и её взгляд, полный немой ярости, просверлил меня насквозь.

— Молчи! — она бросила на меня уничтожающий взгляд. — Что ты ей наговорил? Каких сказок нарассказывал?

Во мне закипела ярость. Горячая, слепая. Я сделал шаг вперёд, и она инстинктивно отступила, прикрывая Алёну собой.

— Каких сказок? — переспросил я, вкладывая в интонацию своё возмущение. — Это вы, Мария Фёдоровна, вместе с Вероникой, похоже, все пять лет скрывали от меня правду.

— Какую ещё правду? Она ребёнок и могла напридумывать всё что угодно, — не сдавалась Мария Фёдоровна.

Но я видел её бледное лицо и как она отвела глаза. А для меня это говорило о многом. Когда каждый день рискуешь жизнью, то начинаешь чувствовать людей, их мимику, их телодвижения. А тело никогда не врёт.

— Бабушка, я не вру! Мне мама говорила, — бесстрашно вступилась