А потом мой взгляд, против воли, медленно-медленно скользит в сторону. К маленькой фигурке, закутанной в алюминиевое одеяло. К девочке. К Алёнке.

Она смотрит прямо на меня. Большие, полные слез глаза. Испуганные. Ее глаза. Такая же форма, тот же разрез.

Пять лет…

Что-то огромное и необратимое с грохотом рушится внутри меня.

Рушится вся моя реальность, вся правда, которой я жил все эти годы.

Обида. Злость. Ненависть.

Все это рассыпается в пепел, обнажая чудовищную, невозможную правду — у Ники ребёнок от другого.

Глава 2

Ноги подкосились, но я упёрся ладонью в мокрую землю и с силой оттолкнулся. Звон в ушах заглушал всё вокруг, но сквозь него пробивался чей-то голос.

— Эй, ты как? У тебя голова в крови!

Ко мне склонился молодой медик в заляпанной куртке. Я машинально провёл рукой по лицу. Она стала мокрой и красной. Да, видимо, та самая балка всё-таки задела.

— Ничего, — мой голос прозвучал хрипло и глухо, будто из-под земли. — Со мной всё нормально.

Я отстранил его и, шатаясь, пошёл к носилкам. Стоял рядом и смотрел, как они борются за неё. Как накладывают маску, фиксируют голову, вводят что-то в вену. Её лицо было бледным и безжизненным, и от этого сжималось что-то внутри, холодное и тяжёлое. В горле встал комок. Рука сама потянулась — остановить, оттолкнуть их, дать ей вздохнуть… Но я лишь сжал кулаки.

Предала. Родила от другого. Но видеть её такой…

Носилки резко поехали к «скорой». Дверцы распахнулись, её вкатили внутрь. Туда же, бережно, передали и девочку. Алёнку.

Я сделал шаг вперёд, потом ещё один, движимый каким-то неосознанным порывом.

— Вы кто им? — резко спросил санитар, преграждая путь.

Я замер. Кто я? Бывший любовник? Обиженный дурак? Чужой человек.

— Никто, — выдавил я.

— Так, и ты тоже сюда давай, — вдруг вмешалась медсестра, указывая на меня. — У тебя всё лицо в крови, и сотрясение не исключено. Забирайся!

Меня почти втолкнули в салон. Я грузно рухнул на жёсткое сиденье. Прямо напротив, другая медсестра держала на коленях тот самый маленький комочек в розовой пижамке. Алёнку.

Машина тронулась, завывая сиреной. Девочка тихо плакала, всхлипывая и зажимая ручонками рот. Её глаза, огромные и испуганные, блуждали по салону и на секунду зацепились за меня. Те самые глаза. Её глаза.

Я не выдержал.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Алёна, — прошептала она всхлипывая.

Сердце упало куда-то в ботинки.

— Это… твоя мама? — снова спросил я, уже зная ответ, но отчаянно нуждаясь в его подтверждении. Или опровержении.

Девочка кивнула, и её лицо снова исказилось от готовых хлынуть слёз.

— Да… это мама…

— Эй, ты там вообще! — резко обернулась ко мне медсестра, прижимая к себе ребёнка. — Не видишь, девочка в шоке, плачет! Хватит вопросы задавать, не до тебя!

Она отвернулась, начала что-то шептать девочке на ухо, укачивать её. Вокруг Алёны засуетились, проверяя пульс, дыхание.

А я просто сидел и смотрел на неё. На эту маленькую девочку с синими глазами. И чувствовал, как по мне ползёт ледяная, всё сковывающая пустота. Пустота, в которой не осталось ни ненависти, ни обиды. Одно сплошное, оглушительное «почему?».

В приёмном отделении царил привычный для хаос — приглушённые голоса, скрип колёс каталок, запах антисептика, перебивающий едкий дым, въевшийся в мою одежду.

Алёну сразу же увесли по коридору. Я видел, как она обернулась, её испуганный взгляд скользнул по мне, прежде чем дверь закрылась.

Веронику внесли на носилках, и она скрылась за дверями реанимации. Меня же, самого целого из всей этой троицы, усадили на табуретку у поста медсестёр. Ко мне подошёл уставший врач-интер.

— Давайте посмотрим, что у вас с головой, богатырь, — его пальцы уверенно раздвинули волосы, коснулись раны. Я вздрогнул, но не от боли — от прикосновения к реальности. — Так… рассечение. Будем чистить и зашивать. Сотрясение, ясное дело. И дыхание хриплое вы этим дымом надышались знатно.

Процедура заняла время. Обезболивающий укол, холодный спирт, неприятное ощущение иглы, стягивающей кожу на лбу. Я покорно сидел, не дергаясь, и не издавая ни звука, глядя в белую стену перед собой и ничего не видя. Это царапина по сравнению с тем, что было, когда я служил.

В ушах стоял не вой сирены, а тихий, надрывный шёпот: «Это мама…»

Врач что-то говорил мне о покое, наблюдении, возможных головокружениях. Я кивал, автоматически засовывая в карман боёвки листок с рекомендациями. Мне сделали укол, выдали таблетки. Наконец, отпустили.

Я вышел из больницы. Вечер был пронзительно-холодным после адского жара. Воздух обжигал лёгкие. Я несколько минут просто стоял, уставившись перед собой на клумбу с шафранами.

«Езжай домой. Выспись. Завтра разберёшься», — голос разума звучал в голове устало и логично. Это было правильно. Разумно.

Надо вызвать такси. Позвонить начальнику оповестить что всё хорошо.

Но ноги не шли. Как будто меня что-то держало здесь.

Я не мог уехать. Не мог оставить это здесь. Вопросы, острые, как осколки, впивались в мозг, не давая дышать. Кто он? Где он? Почему она молчала? Знает ли что случилось? Приехал ли к ней сейчас? И этот ребёнок… этот ребёнок с её глазами…

Внутренний голос твердил, что я идиот, что лезу туда, куда меня не звали, что снова нарываюсь на боль. Но нытьё в груди, тупая, ноющая боль в сердце была сильнее, чем под свежей повязкой на лбу.

Сердце, чёрт возьми, не хотело слушать доводов разума. Оно понимало только одно — я должен знать. Должен убедиться, что с ними всё… что они…

Я закурил. Рука дрожала. Я снова был там, в том горящем доме, чувствовал её лёгкий вес на своих руках, видел её бледное лицо.

И понимал, что пока я не узнаю, что с ними, я никуда не уеду. Даже если мне придётся просидеть здесь до утра. Даже если это глупо. Даже если это больно.

Просто потому, что иначе я не успокоюсь.

Глава 3

Сигарета давно прогорела, оставив на пальцах едкий запах. Я швырнул окурок в урну и, не дав себе времени передумать, решительно направился к входу в приёмное отделение. Теперь, когда решение было принято, ноги несли меня твёрдо, несмотря на лёгкое головокружение.

За стойкой дежурной медсестры, заваленной бумагами, сидела женщина в возрасте, с усталым, но внимательным взглядом. Она подняла на меня глаза, оценивающе скользнув по моей закопчённой форме и свежей повязке на лбу.

— Вам чего, товарищ? — спросила она, не отрываясь от заполнения какого-то журнала.

— Я… я хочу