Мы смотрим друг на друга через всю комнату. Напряжение медленно, по капле, уходит из воздуха, сменяясь изнурительной, щемящей усталостью.

— И что мы будем делать теперь? — спрашиваю я тихо. — С работой... со всем этим.

Он проводит рукой по лицу, и я впервые замечаю, как он устал. Глубокие тени под глазами, напряжённые линии вокруг рта.

— Всё, что вы решите, Виктория. Если вы захотите уволиться — я подпишу всё, что нужно, немедленно. Если захотите, чтобы я ушёл — я уйду. Если решите, что мы можем... попытаться работать дальше... — он замолкает, и в его глазах вспыхивает крошечная, слабая надежда. — Тогда я даю слово. Ни одного намёка. Ни одного взгляда лишнего. Только работа. Я найду в себе силы.

Он говорит это с такой твёрдой решимостью, что мне становится почти жаль его. Найти силы? После той страсти, что бушевала в нём несколько минут назад? После той, что бушевала во мне?

— Я не хочу увольняться, — говорю я твёрдо. — И я не хочу, чтобы уходили вы.

На его лице расцветает облегчение, такое явное, что он на мгновение выглядит почти мальчишкой.

— Тогда... что? — он осторожен, не хочет спугнуть.

— Тогда мы работаем, — пожимаю я плечами, чувствуя странное, новое чувство, не власть, нет. Скорее, хрупкое равновесие. — Мы работаем. И мы... учимся двигаться медленно. Очень медленно. И смотрим, куда это нас приведёт.

Он кивает, слишком быстро, слишком готово.

— Медленно. Да. Конечно. Я могу... я буду медленным. Обещаю.

В его голосе слышится такая искренняя, почти комичная решимость быть «медленным», что мне вдруг хочется улыбнуться. Я сдерживаюсь. Сейчас не время для улыбок.

— Хорошо, — говорю я просто. — Тогда... на сегодня, наверное, всё. Мы оба… устали. Нам нужно отдохнуть и прийти в себя, согласны?

— Да, — он сразу же соглашается. — Конечно. Я... я пожалуй пройдусь. Подышу воздухом. Дам вам пространство. Наверняка вам сейчас совсем не хочется видеть меня рядом. Простите ещё раз.

Он поворачивается к двери, берёт ключ. Его движения снова обретают привычную уверенность, но теперь в них читается осторожность. Осторожность человека, который знает, какую хрупкую вещь он держит в руках.

— Виктория? — он оборачивается на пороге.

— Да?

— Спасибо. За... за шанс.

И он выходит, тихо закрывая за собой дверь.

Я остаюсь одна в тихом номере. Внутри больше нет бури. Есть лишь тихая, изматывающая пустота и странное, трепетное чувство — будто мы оба стоим на краю чего-то нового и страшного. И идём туда совсем не спеша.

глава 28

Тишина после его ухода оглушает. Она густая, звенящая, будто комната до сих пор хранит отзвуки нашего тяжёлого дыхания, его сломанный шёпот и стук моего безумного сердца. Я остаюсь сидеть на краю кровати, не в силах пошевелиться, пальцы бессознательно касаются губ. Они всё ещё горят. Горят памятью о его внезапном натиске, о той дикой, всепоглощающей силе, что на мгновение подчинила меня себе.

И о том, как он остановился.

Во мне борются противоречивые чувства. Облегчение — да, конечно, облегчение. Он ушёл. Я одна. Мне не нужно сейчас с ним говорить, видеть его глаза, полные раскаяния, отвечать на незаданные вопросы. Не нужно бояться нового прикосновения, которое может снова перейти грань.

Но почему тогда эта комната кажется такой пустой? Почему тиканье часов на тумбочке звучит так громко и одиноко? Почему я ловлю себя на том, что прислушиваюсь к шагам в коридоре, хотя точно знаю, что он ушёл?

Желание быть непременно рядом. Оно подкрадывается тихо, на цыпочках, и шепчет на ухо. А что, если бы он остался? Если бы мы просто молча сидели рядом в этой тишине, не касаясь друг друга, просто дыша одним воздухом, перемалывая случившееся каждый в себе, но — вместе. Было бы легче? Или ещё невыносимее?

Ложусь в постель, на свою сторону, и бездумно смотрю в потолок. Устала. Устала гонять мысли внутри, устала одёргивать себя, ловлю внутри желание всё отпустить и расслабиться. Полностью. Забыть, что он шеф и мы здесь в деловой командировке. Почувствовать свою женскую силу, очаровывать, улыбаться, просто быть…

В дверь номера тихо стучат. Я накидываю халат, подхожу и открываю. В коридоре никого. Только у ног скромный, но изысканный букет в коробке. Не розы, нет. Белые фрезии и веточки эвкалипта. Просто и элегантно, красота.

К серой упаковочной бумаге приколота записка. Тонкий, плотный картон. Я снимаю её дрожащими пальцами.

«Виктория, я не буду беспокоить вас сегодня. Переночую в другом месте. Прошу, пожалуйста, отдохните и не думайте ни о чём. Завтра всё будет иначе. П. Д.»

Я закрываю дверь, прижимая букет к груди. Аромат фрезий — нежный, холодноватый, медленно заполняет пространство номера. Он сдержал слово и дал мне пространство. Позаботился, поступил как джентльмен, а не как тот одержимый мужлан, каким был несколько часов назад.

Ком в горле становится больше. Облегчение смешивается с досадой. С обидой. Почему он там, а я здесь? Почему мы снова по разные стороны двери? Мы же договорились не убегать.

Ставлю букет на тумбочку, ложусь и гашу свет. В темноте белые цветы кажутся призрачными, нереальными. Как и всё, что происходит между нами.

Да, я хочу пространства. Но я же хочу и… чтобы он постучал не в дверь номера, а в эту самую, новую, хрупкую дверь между нами. Чтобы он был достаточно смел, чтобы остаться. Достаточно силён, чтобы быть рядом, несмотря на стыд и неловкость.

А он… он просто ушёл. Снова.

Я переворачиваюсь на другой бок, отворачиваясь от цветов. Но их тонкий аромат всё равно находит меня в темноте, напоминая о нём. О его глазах, полных ужаса и раскаяния. О его шёпоте: «Спасибо за шанс».

И я понимаю, что завтрашний день будет самым сложным в моей жизни. Потому что завтра мне придётся смотреть ему в глаза. И видеть в них не начальника. А человека, который чуть не сломал меня… и которого я, кажется, всё равно не хочу терять.

***

Сон тяжёлый, беспокойный, как погружение в мутную воду. Я тону в обрывках воспоминаний: его губы, его руки, его испуганные глаза, хлопок двери, белые цветы в полумраке. Просыпаюсь несколько раз от собственного вздрагивания, каждый раз с замиранием сердца прислушиваясь к тишине номера. Он пуст. Демидов действительно не пришёл.

И вот сквозь последний,