— Я не оправдываюсь. Оправданий нет. Я воспользовался своим положением, своей силой... Я напугал вас.

Из-за двери доносится шум воды и больше ничего. Она меня не слышит? Или просто не хочет слушать? Сердце колотится так, что, кажется, вот-вот вырвется из груди.

— Я потерял голову, Вика. Совсем. — голос срывается, становится тише, исповедальным. — Видеть вас каждый день... работать рядом... чувствовать ваше тепло, вашу улыбку, ум, силу... это сводит меня с ума. Я пытался бороться с этим. Клянусь, пытался. Держал дистанцию. Говорил себе, что это непрофессионально, что это неправильно... что я ваш начальник, чёрт возьми.

Я делаю паузу, пытаясь сглотнуть ком в горле.

— Но сегодня... когда вы стояли на балконе... Вы были так прекрасны. И так беззащитны. И я... я просто не смог больше себя обманывать. Я хочу вас. Не как сотрудницу. Как женщину. Умную, красивую, невыносимую и безумно желанную женщину из всех, кого я знал.

Вода за дверью перестаёт шуметь. Наступает оглушительная тишина. Она слушает.

— Я понимаю, что всё испортил. Что после этого вы, наверное, захотите уволиться и никогда меня больше не видеть. И я приму ваше решение. Я оформлю всё, что нужно, рекомендации, компенсацию... Всё, что пожелаете. — я сжимаю кулаки, чувствуя, как сжимается всё внутри просто от мысли о её уходе. — Но прежде чем вы это сделаете... я должен был сказать. Должен был извиниться. Я перешёл все границы. Я нарушил ваше доверие. И мне горько и бесконечно стыдно. Простите меня, Виктория. Хотя я и не заслуживаю прощения.

Я отступаю от двери, чувствуя полную опустошённость.

глава 26

Всё сказано. Теперь шаг за ней. Я готовлюсь услышать щелчок замка, её тихие шаги, хлопок входной двери. Конец.

Но вместо этого слышу едва различимый звук. Тихий, прерывающийся вздох. Или... сдавленный плач?

— Вика? — замираю на месте, весь превратившись в слух. — Вы... вы там как?

Мне отвечает тишина. А потом — еле слышный шорох. Словно кто-то прислонился к двери с другой стороны.

***

(от лица Виктории)

Его губы. Грубые, влажные, без спроса. Они сжигают всё: мысли, протест, саму способность дышать. Мир сужается до точки — до этого поцелуя, до его рук, сжимающих мои запястья так больно, что слёзы выступают на глазах. Я пытаюсь вырваться, что-то кричать, но звук теряется в его рте. Это не поцелуй. Это нападение. Это захват.

И… чёрт… где-то глубоко, в самой тёмной, потаённой части меня, что-то вспыхивает в ответ. Дикое, животное, стыдное. Его сила, его ярость, его абсолютная, ничем не прикрытая жажда… она не отталкивает. Она пугает. Но и притягивает. Парализует и заставляет сердце биться в бешеном, предательском ритме. Я ненавижу его в эту секунду. Ненавижу за эту силу. И ненавижу себя за то, что моё тело не хочет сопротивляться так яростно, как должен этого хотеть мой разум.

Я чувствую вкус его кожи — солёный, мужской, смешанный с горьковатым послевкусием эспрессо. Чувствую запах его одеколона, тот самый, что я уже успела запомнить, теперь он обволакивающий, пьянящий и густой. Чувствую, как его тело прижимается ко мне — жёсткое, напряжённое, каждым мускулом говорящее о желании, которое он так долго сдерживал. И внутри меня обрывается какая-то последняя нить. Та самая, что держала меня в рамках приличий, самосохранения, страха.

Всё, чего я хочу в этот безумный, позорный, пьянящий миг — это перестать бороться. Сдаться. Отдаться этой волне, что смывает все запреты, все «нельзя» и «что подумают». Пусть он делает, что хочет. Лишь бы не отпускал. Лишь бы этот миг, этот взрыв чувств, эта шокирующая правда его желания — не заканчивались. Мои собственные пальцы, предатели, непроизвольно впиваются в ткань его рубашки, не отталкивая, а притягивая, и где-то в глубине души рождается дикий, немыслимый стон — не протеста, а согласия.

И вдруг… он отпускает.

Отталкивает меня, как ошпаренный. Резко, почти грубо. Словно моя кожа внезапно стала раскалённым металлом. Смотрит на меня широко раскрытыми глазами, полными чистого, неприкрытого ужаса и стремительного, жуткого осознания содеянного. На его губах, таких твёрдых и уверенных секунду назад, а теперь безвольно приоткрытых, блестит моя помада. Клеймо. Доказательство.

«Простите…»

Это слово звучит не как извинение. Оно звучит как пощёчина. Хуже пощёчины. Оно — ледяная вода, что обрушивается на моё разгорячённое, предательски откликнувшееся тело, смывая тот краткий миг безумия и обнажая голый, обжигающий стыд. Он накатывает с новой, невероятной силой, сжимая горло, заставляя кровь стынуть в жилах. Господи, а я… а я почти… я была готова… Я чувствовала, как таю, как сдаюсь, как сама жажду этой унизительной, животной близости!

Я потираю запястья, на которых горят, словно клеймо, красные следы от его пальцев. Больно. И от этого — ещё стыднее. Разворачиваюсь и бегу. Бегу в ванную, единственное убежище, захлопываю дверь с таким грохотом, будто за мной гонится не он, а моё собственное отражение — то самое, что на секунду стало слабой, покорной, жаждущей.

Включаю воду. Ледяную. Ничего не чувствую. Просто нужен шум, грохот, белый шум, чтобы заглушить оглушительный стук собственного сердца в ушах.

Опираюсь о раковину, трясущимися руками пытаюсь ухватиться за холодный фаянс. Дышу, задыхаюсь, смотрю на своё отражение в зеркале. Растрёпанные волосы, размазанная помада, глаза полные слёз и… чего-то ещё. Какого-то дикого, неутолённого желания, которое сводит живот отчаянной, постыдной судорогой.

Ненавижу его. Ненавижу его за этот поцелуй. За эту дикую, животную страсть, которую он во мне разбудил и тут же бросил, испугавшись. Ненавижу себя за то, что откликнулась. За то, что мои губы на мгновение ответили, прежде чем разум крикнул «нет».

А потом Павел Семёнович начинает говорить. Его голос за дверью — хриплый, надломленный, полный искреннего раскаяния. Он говорит всё то, что я должна была хотеть услышать. Что он подонок. Что напугал меня. Потерял голову. Говорит о моей красоте, о моём уме. О том, что хочет меня. Не как сотрудницу. Как женщину.

И каждый его слово — это новый виток внутренней бури. Гнев смешивается с жалостью. Испуг — с просыпающейся нежностью. Он предлагает мне уволиться. Обещает компенсацию, рекомендации. И от этого становится так горько и больно, что перехватывает дыхание. Всё это… всё что сейчас было между нами… для него может закончиться просто увольнением? Он готов так просто меня