пальцы впивались в волосы у ее виска, притягивая ее к себе. — А я… я не должна этого хотеть, — выдохнула она в ответ, и это была чистая, горькая правда, последний крик ее гибнущей рациональности.
Это стало точкой невозврата.
Он наклонился, и его губы коснулись ее. Сначала осторожно, почти вопросительно, давая ей последний шанс оттолкнуть его. Но это промедление длилось лишь одно мгновение. Голод, копившийся неделями в напряженных взглядах, случайных прикосновениях и подавленных желаниях, вырвался наружу с неудержимой силой. Его поцелуй стал жарким, требовательным, безудержным и властным. Поцелуй не был нежен, он был яростным началом — взрывом, который сметал на своем пути все: страх, служебные условности, память о том, кем они являются друг для друга в свете дня.
Ариана ответила ему с той же яростью, той же животной страстью, что бурлила и в ней. Ее руки сами, помимо ее воли, потянулись к нему, впились в его идеально уложенные волосы, сминая укладку, притягивая еще ближе, глубже в поцелуй. Она забыла обо всем — о своей роли скромной ассистентки, о его абсолютной власти над ее карьерой, о возможных катастрофических последствиях. В этот миг ничего больше не существовало — только вкус его губ, смешанный со вкусом напитка, твердость и мускульная сила его тела, прижимающего ее к мягкой спинке дивана, и оглушающий гул желания, пульсирующий у нее в крови.
Вольский оторвался, чтобы перевести дыхание, его лоб уперся в ее лоб. Их дыхание сплелось воедино — прерывистое, горячее, возбужденное.
— Мы совершенно сошли с ума, — прошептал он, и в его голосе слышались и изумление, и некое мрачное удовлетворение. Его руки все так же держали ее, не отпуская, пальцы впились в ее плечи, словно боясь, что она исчезнет.
— Да, — простонала она в ответ, не в силах вымолвить больше. Да. Сошли с ума. И это было прекрасно.
Вольский снова поцеловал ее, и на этот раз его поцелуй был другим — медленным, глубоким, исследующим, почти нежным. Это был поцелуй, который обещал нечто гораздо большее, чем мимолетная страсть в баре. Это был поцелуй, который сжигал за собой все мосты, все пути к отступлению. Ариана закрыла глаза, полностью отдаваясь ощущениям, тонула в этом хаосе, в этом мужчине, и ей было плевать, что будет завтра.
Завтра непременно будет больно. Завтра будет неловко и стыдно. Завтра он, скорее всего, посмотрит на нее своими привычными, ледяными глазами железного короля и сделает вид, что ничего не было, что это была лишь случайная слабость в чужом городе.
Но сейчас, в этой петербургской ночи, в полутемном углу бар, в объятиях Марка Вольского, она была просто женщиной, которую безумно, отчаянно желают. И это было самой опасной и самой прекрасной иллюзией из всех.
17. Утро
Сознание возвращалось к Ариане медленно и неохотно, как сквозь густой сироп. Первым пришло физическое ощущение — сухость во рту, легкая пульсация в висках и приятная, глубокая мышечная расслабленность, идущая вразрез с тревогой, сжимающей сердце. Потом она открыла глаза и увидела незнакомый узор на потолке, очертания роскошной люстры.
Петербург. Отель.
И тогда воспоминания нахлынули на нее с такой сокрушительной силой, что она резко села на кровати, схватившись за шелковое одеяло. Бар. Приглушенный свет. Его взгляд, горящий в полумраке, полный той самой бурной, невысказанной борьбы, что бушевала и в ней. Слова, сказанные низким, хриплым шепотом:"Мы сошли с ума". И поцелуй. Жаркий, безудержный, требовательный, перевернувший все с ног на голову и выжегший из памяти все доводы рассудка.
Она сжала виски пальцами, пытаясь упорядочить хаотичные, обрывочные картинки. Лифт. Они были в лифте. Как они дошли до него? Она помнила только его руку на ее пояснице, твердую и властную, ведущую ее через холл. Помнила, как двери с мягким шипением закрылись, отсекая их от всего мира.
И тогда он прижал ее к прохладной металлической стене, и его губы снова нашли ее — уже без тени сомнения, только голод и давно сдерживаемая ярость желания. Этот поцелуй был завоеванием. Одна рука Вольского впилась в ее волосы, откидывая ее голову назад, другая сжимала ее бедро, прижимая к себе так близко, что она чувствовала каждый мускул его напряженного тела. Она ответила ему с той же отчаянной силой, ее руки скользнули под его пиджак, впиваясь в спину, ощущая игру мощных мышц под тонкой тканью рубашки. Воздух в маленьком пространстве стал густым и обжигающим. Он оторвался, чтобы перевести дух, его лоб упирался в ее лоб, дыхание было тяжелым и прерывистым.
— Ариана... — ее имя на его губах звучало как стон, как проклятие и благословение одновременно.
Она не ответила, не могла. Она могла только чувствовать. Длинный, плавный сигнал лифта оповестил о прибытии на их этаж. Вольский с трудом оторвался от нее, его глаза были темными, почти черными от страсти. Он поправил пиджак, снова пытаясь натянуть на себя маску контроля, но она видела дрожь в его руках, когда он взял ее за руку и повел по коридору.
Он остановился у ее номера. Они стояли в тихом, пустом коридоре, освещенном лишь мягкими светом настенного светильника. Напряжение между ними было таким плотным, что его можно было резать ножом. Он не отпускал ее руку, его пальцы сжимали ее запястье, будно не в силах разомкнуть эту последнюю связь.
— Впусти меня, — его голос был низким, хриплым, почти умоляющим. В этих двух словах была вся мощь его желания и вся его собственная, отчаянная борьба с ним.
Ее сердце бешено колотилось, крича "да". Каждая клетка ее тела умоляла сказать "да". Но где-то глубоко внутри, под слоями опьянения и страсти, теплился крошечный огонек самосохранения.
— Я не могу... — прошептала она, и ее голос дрожал. — Мы не можем... Это...
— Я знаю, — резко оборвал он он, и его лицо исказила гримаса боли и разочарования. Он отпустил ее руку и сделал шаг назад, сжимая кулаки. Он был похож на дикого зверя, посаженного в клетку. — Черт. Я знаю.
Он посмотрел на нее — долгим, пронзительным взглядом, в котором читалась целая буря: невыносимое влечение, гнев на себя, на ситуацию, и что-то еще, темное и незнакомое. Затем он снова шагнул к ней, схватил ее за лицо и притянул к себе для последнего, долгого, горького поцелуя. В нем не было страсти из бара. В нем была капитуляция. Прощание.
— Спокойной ночи, Ариана, —
