Я не спорю. Сейчас не время разрушать её надежды. Вместо этого я говорю:

– Давай сначала освоимся. Познакомимся с городом, с людьми. А потом будем думать, что делать дальше.

Она кивает, хотя я вижу, что ей не терпится действовать. В этом она так похожа на Максима – та же решительность, та же целеустремлённость.

Мы выходим на балкон нашей новой квартиры. Перед нами расстилается небольшой, уютный город: невысокие дома, парк вдалеке, церковь с золотыми куполами. Место, где никто не знает, кто мы такие. Место, где нам предстоит начать всё заново.

Я смотрю на небо – такое же, как в столице, как в любом другом городе. Где-то там, под этим небом, возможно, Максим всё ещё жив. Думает ли он о нас? Ищет ли способ связаться? Или для него так безопаснее – считаться мёртвым, начать новую жизнь вдали от всех, кого он когда-то любил?

Ветер треплет мои волосы, забирается под лёгкую кофту. Я обнимаю Катю за плечи и чувствую, как она прижимается ко мне. Мы стоим так долго, не говоря ни слова. Две женщины, связанные судьбой и человеком, который перевернул наши жизни.

Глава 16

Прошло две недели с тех пор, как мы с Катей приехали в Сосновск. Две недели, в течение которых я каждое утро просыпаюсь и на секунду забываю, где нахожусь. На секунду я снова Алиса Воронцова, жена успешного бизнесмена, живущая в красивом доме за городом. А потом реальность обрушивается на меня, как ледяная вода: я Елена Соколова, художница-фрилансер, опекун племянницы Марии, и мы прячемся от людей, которые хотят нас убить.

Квартира постепенно обретает черты дома, хотя до настоящего дома ей далеко. Я покупаю цветы для подоконников – фиалки, которые не требуют особого ухода. Развешиваю по стенам репродукции картин, купленные в местном магазине канцтоваров. Покупаю мягкие пледы для дивана, красивые чашки для чая. Всё это мелочи, но они помогают создать иллюзию нормальности.

Катя... с Катей сложнее. Она послушно откликается на имя Мария, аккуратно рассказывает легенду о погибших родителях, когда это необходимо. Но глаза у неё пустые. Она ходит в школу, делает уроки, помогает мне по дому, но всё это механически, как робот. А ночами я слышу, как она плачет в своей комнате. Тихо, в подушку, стараясь, чтобы я не слышала. Но стены тонкие, а сердце матери... нет, не матери, тёти... опекуна... чёрт, я до сих пор не знаю, кем я ей теперь прихожусь. Но сердце чувствует чужую боль.

Несколько раз я пыталась поговорить с ней, но она отворачивается, бормочет что-то о том, что всё нормально, что просто устала. Я не настаиваю. Понимаю, что ей нужно время, чтобы пережить потерю. Хотя потеря ли это? Мы ведь не знаем наверняка, что Максим мёртв. Но даже если он жив, для нас он мёртв. Мы больше не можем быть частью его жизни, он не может быть частью нашей. Это почти хуже смерти.

Сегодня четверг, и это значит, что скоро приедет Наталья Викторовна с еженедельной проверкой. Она всегда приезжает по четвергам, около двух часов дня, когда Катя в школе. Задаёт стандартные вопросы: как дела, не было ли подозрительных ситуаций, справляемся ли мы с легендой, есть ли какие-то проблемы. Я всегда отвечаю, что всё хорошо. А что ещё можно сказать?

Завариваю чай и сажусь за компьютер. Работа идёт неплохо. Издательство "Радуга" заказало мне иллюстрации к сборнику детских сказок, а журнал "Весёлые картинки" взял серию рисунков про животных. Деньги небольшие, но на жизнь хватает. К тому же, рисование помогает не думать. Когда я погружаюсь в работу, на несколько часов забываю о том кошмаре, в который превратилась моя жизнь.

Сегодня рисую иллюстрацию к сказке про потерявшегося котёнка, который ищет дорогу домой. Ирония судьбы – я, потерявшаяся в собственной жизни, рисую про потерявшегося котёнка. Интересно, найдёт ли он свой дом в конце сказки? Найду ли свой дом я?

Звонок в дверь прерывает мои мысли. Смотрю на часы – половина второго. Наталья Викторовна приехала пораньше. Я сохраняю работу, закрываю ноутбук и иду открывать.

– Добрый день, Елена Павловна, – Наталья Викторовна входит в прихожую, как обычно, с папкой документов и натянутой улыбкой. – Как дела? Как Мария адаптируется?

– Нормально, – отвечаю я, провожая её на кухню. – Хотите чай?

– Спасибо, не откажусь.

Мы садимся за стол, и начинается стандартный ритуал. Наталья Викторовна достаёт блокнот, задаёт вопросы, записывает ответы. Всё как всегда, но сегодня что-то в её поведении кажется мне странным. Она чаще обычного поглядывает на часы, её пальцы нервно барабанят по столу.

– Елена Павловна, – говорит она наконец, – мне нужно вас кое о чём предупредить. В городе появился ещё один участник программы защиты. Женщина, примерно вашего возраста. Она живёт на другом конце города, но вы можете случайно столкнуться. Если это произойдёт, ведите себя так, будто видите её впервые в жизни.

Сердце начинает биться чаще. Я знаю, кто эта женщина. Ульяна. Она здесь, в том же городе. Женщина, из-за которой рухнул мой брак. Женщина, которая потом помогла нам бежать. Враг или союзник? Я до сих пор не знаю.

– Понятно, – говорю я как можно спокойнее. – А почему именно здесь? Разве не безопаснее разместить нас в разных городах?

Наталья Викторовна пожимает плечами.

– Решение принимается в центре, а не на местах. Возможно, здесь проще обеспечить безопасность сразу двум семьям. Или, возможно, есть другие соображения, о которых я не знаю.

Она встаёт, собирает бумаги.

– Главное, помните: никаких контактов, никакого узнавания. Для всех окружающих вы незнакомки.

После её ухода я долго сижу на кухне, пытаясь осмыслить новость. Ульяна здесь. В том же городе. Рано или поздно наши пути пересекутся, это неизбежно. И что тогда? Как я буду себя вести? Смогу ли сделать вид, что вижу её впервые?

Катя возвращается из школы молчаливая, как обычно. Бросает рюкзак в прихожей, проходит на кухню, достаёт из холодильника молоко.

– Как дела в школе? – спрашиваю я, хотя знаю, что получу стандартный ответ.

– Нормально, – бормочет она, не поднимая глаз.

– Мария, – начинаю я осторожно, – может быть, поговорим? Я вижу, что тебе тяжело...

– Всё хорошо, – резко перебивает она. – Я делаю уроки.

Она уходит к себе в комнату, закрывает дверь. Через несколько минут слышу звуки плача. Тихие, надорванные всхлипы. Моё сердце разрывается. Я встаю, подхожу к её двери, поднимаю руку, чтобы постучать. Но потом опускаю. Возможно, ей нужно побыть одной. Возможно, слёзы – это единственный способ выплеснуть боль.

Иду на кухню, начинаю готовить ужин. Режу овощи для салата, и нож дрожит в руках. Как же я устала! Устала притворяться, что всё нормально. Устала быть сильной для Кати, когда сама еле держусь. Устала от этой двойной жизни, от необходимости каждую секунду помнить, кто я теперь, откуда, что можно говорить, а что нельзя.

Вечером мы ужинаем в молчании. Катя ковыряет вилкой салат, почти не ест. Я делаю вид, что не замечаю, рассказываю о своей работе, о новом заказе на иллюстрации. Она кивает в нужных местах, но я вижу, что мысли её далеко.

– Тётя Лена, – внезапно говорит она, и я вздрагиваю. До сих пор не привыкла к новому имени. – А ты думаешь, он жив?

Не нужно спрашивать, о ком речь. Я откладываю вилку и смотрю на неё. В её глазах столько боли, столько надежды, что хочется плакать.

– Не знаю, – отвечаю я честно. – Но знаю одно: если он жив, он бы хотел, чтобы ты была в безопасности. Чтобы ты училась, жила полной жизнью.

– Но я не могу, – шепчет она. – Не могу притворяться, что он мёртв. Не могу жить чужой жизнью.

– Маш... Катя, – поправляю я себя. – Я понимаю. Поверь, я тоже иногда просыпаюсь и не помню, кто я. Но у нас нет выбора. Мы должны держаться.

Она кивает, утирает слёзы.

– Я стараюсь. Просто иногда... иногда очень тяжело.

Я встаю, обхожу стол, обнимаю её.

– Я знаю. Мне тоже тяжело. Но мы справимся. Обязательно справимся.