Когда Алёнка позвала меня, я закутал её в огромное банное полотенце. Её мокрые светлые пряди прилипли к щекам, а глаза сияли от удовольствия. Этот простой, бытовой момент казался мне самым большим чудом в жизни.

— Ну что, готова к расчёсыванию, принцесса? — спросил я, беря в руки детскую расчёску с широкими зубьями.

Она кивнула и уселась на табуретку передо мной, выпрямив спину с комичной важностью. Я начал осторожно распутывать влажные пряди, боясь сделать ей хоть малейшую боль. Под подушечками пальцев я чувствовал тёплую, живую кожу головы. Моей дочери.

Счастье, тёплое и густое, как та самая пена в ванне, переполняло меня. Но на его дне, как холодный камень, лежал старый, нерешённый вопрос. Он поднимался из глубины каждый раз, когда я смотрел на её профиль, так похожий на Вероникин, или ловил её взгляд, в котором читалась моя собственная упрямость.

Почему, Ника? — билось в такт расчёске в моей голове. — Что заставило тебя молчать? Что я сделал не так?

Я помнил наши последние дни перед моим отъездом. Да, были споры. Я был одержим идеей заработать, обеспечить нам будущее. Может, слишком давил? Говорил, что не хочу, чтобы мы жили в съёмной квартире, чтобы наши дети росли в нужде. Может, она восприняла это как неверие в наши силы? Но даже если так... скрыть беременность? Родить и не сказать ни слова?

Алёнка поёжилась.

— Пап, ты сильно тянешь.

— Прости, солнышко, — я смягчил движения, снова погружаясь в свои мысли.

А ведь её мать, Мария Фёдоровна, всегда была против меня. Считала меня неподходящим парнем для своей дочери — простой парень из рабочей семьи, без блестящих перспектив. Могла ли она повлиять? Но чтобы так... солгать о том, что у меня есть другая?

Я отложил расчёску. Волосы Алёнки были почти сухими и лежали ровными шелковистыми волнами.

— Всё, красавица. Иди, надевай пижаму.

Она спрыгнула с табуретки и побежала в свою новую комнату. Я смотрел ей вслед, и в груди снова заныло. Эта маленькая девочка, такой светлый и чистый человечек, оказалась в центре бури взрослых обид, недомолвок. Что же такого случилось тогда, пять лет назад, что заставило Веронику принять это чудовищное решение? Скрыть от меня всё. Украсть у нас обоих эти пять лет. Этот вопрос, как незаживающая рана, саднил где-то глубоко внутри, напоминая, что счастье наше всё ещё висит на волоске прошлого.

Как только Веронику выпишут, я обязательно с ней поговорю. И на этот раз я не дам ей уйти от ответа. Не для того, чтобы упрекать. А чтобы, наконец, понять. Чтобы закрыть эту старую рану, которая, никогда не заживёт. Так, хотя бы сейчас я хотел понять, почему она так поступила со мной.

Глава 15

Уложив Алёну в её новую кровать с высоким бортиком, я опустился на колени рядом и открыл книгу сказок с яркими картинками, купленную сегодня в порыве отцовской заботы. Её глаза уже слипались, длинные ресницы трепетали, пытаясь побороть сон, но она упрямо тыкала пальчиком в страницу и требовала дочитать историю до конца.

— И жили они долго и счастливо, — закончил я почти шёпотом, закрыв книгу.

К этому моменту её дыхание уже стало ровным и глубоким, а щека плотно прижалась к мягкой шёрстке нового плюшевого пони. Я осторожно, чтобы не разбудить, поправил одеяло, укрывая её хрупкие плечики, и на мгновение замер, глядя на это спокойное, безмятежное личико, освещённое мягким светом ночника. Красивая девочка, всегда мечтал, что у меня будет такая дочь. Тяжело вздохнул и вышел из комнаты.

Неожиданно тишину квартиры прорезал резкий звонок в дверь. Сердце замерло, предчувствуя недоброе. Взглянув на светящиеся цифры электронных часов на приставке, я нахмурился: было без пятнадцати минут десять. Не самое лучшее время для визита гостей.

Медленно, с тяжёлым предчувствием, я подошёл к двери и заглянул в глазок. В тусклом свете коридорной лампы я увидел участкового — молодого парня, лет двадцати пяти. И за его спиной стояла Мария Фёдоровна.

Я открыл дверь.

— Артём Волков? — вежливо начал полицейский. Он держал в руке планшет. — На вас поступило заявление о похищении несовершеннолетней. Гражданка Назарова Мария Фёдоровна утверждает, что вы незаконно удерживаете её внучку, Алёну Назарову.

Я открыл рот, чтобы ответить, но Мария Фёдоровна, не в силах сдержаться, рванулась вперёд, её костлявый палец был направлен на меня, как кинжал. Она не кричала во весь голос, но её шёпот был пронзительным, шипящим и насквозь ядовитым:

— Он украл её! Похитил! Вырвал прямо из моих рук! На глазах у всех! Маньяк! Я же всегда говорила Веронике, что он неадекватный!

— Успокойтесь, — я резко прервал её и преграждая ей путь внутрь широко расставленной рукой, упёрся ладонью в косяк. — Девочка спит, а вы её сейчас разбудите своим криком.

— Где ребёнок? — полицейский сделал шаг вперёд, его взгляд стал тяжёлым, изучающим, готовым зафиксировать малейшую ложь.

Я глубоко вдохнул, заставляя лёгкие работать ровно, хотя внутри всё закипало от возмущения. — Спит в своей комнате, — ответил я, глядя прямо на участкового, игнорируя бабушку. — Мать в курсе. Она сама лично дала мне устное разрешение забрать Алёну к себе.

— Врёшь! — выдохнула Мария Фёдоровна, и её лицо исказила такая гримаса ярости, что стало почти страшно. — Врёшь, бессовестный! Вероника с ума сошла бы! Она бы никогда, ты слышишь, никогда не разрешила оставить дочь с таким… с тобой!

— Можете подтвердить ваши слова? — участковый терпеливо переводил взгляд с моёго лица на её перекошенное. — Есть возможность оперативно связаться с матерью ребёнка? Её письменное разрешение?

— Поезжайте в центральную больницу, в отделение реанимации, — я почувствовал, как сжались кулаки. — Спросите у Вероники лично. Позвонить сейчас вряд ли получится. Она вам сама всё подтвердит. А ребёнка я забрал, — я медленно, подчёркнуто перевёл взгляд на Марию Фёдоровну, — потому что эта женщина, её родная бабушка, посчитала, что пятилетнему ребёнку, который чудом не сгорел заживо и потерял свой дом, лучше ночевать в чужой месте, в церкви, среди незнакомых людей! Вы вообще о чём-нибудь думаете? Пожалейте хоть свою собственную внучку! Она в шоке, она напугана до полусмерти, она морально и физически вымотана, а вы тут устроили ночной цирк с привлечением полиции!

Участковый поморщился, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на понимание, но долг брал верх. — Вне зависимости от обстоятельств, — произнёс он официальным, отстранённым