Она снова отстраняется, смотрит немного потеряно и испугано.

Трёт ладонями щеки, как будто пытается стереть то, чего там уже давным-давно нет.

— Я испугалась, начала плакать и тогда он сказал: «Ты же не испортишь папочке праздник, Кристина?» И взял меня за щеку… вот так. — Она яростно прихватывает кожу двумя пальцами и начинает дергать.

Приходится мягко отвести ее руку от лица, вернуть на свое плечо, заземлить в этой реальности.

Она тяжело дышит.

Мелко дрожит.

Упирается второй ладонью мне в грудь, инстинктивно начинаю дышать ровнее, хотя меня самого пиздец как рвет от злости на ебучего Таранова.

— И у меня теперь этот день… Он просто неприятно пахнет, — заканчивает Крис, потихоньку, но справляясь с эмоциями. — И он как будто все время стоит у меня за спиной и говорит, что я ничего не должна портить.

— Если хочешь — давай праздновать в другой. — Снова убираю волосы с ее лица и как бы невзначай показываю пальцы — видишь, коза, ничего нет, это все в прошлом.

— Нет, нет… — Она мотает головой. — Теперь он будет пахнуть Венецией. Ну и еще моей блевотой, потому что я, кажется, перепила.

Примерно через час, когда на крыше становится уже слишком холодно, мы с Барби возвращаемся внутрь. Воздух в коридорах «Gritti» пахнет старым деревом и воском — немного отдает церковщиной, но я молчу, чтобы не портить впечатления Крис — она от всего этого барокко (или как там?) в полном восторге. Тяжелый ковер глушит наши шаги, превращая возвращение в номер в какое-то тайное, почти запретное действо. Я иду на шаг впереди, рука Барби лежит у меня на локте — от выпитой почти в одиночку бутылки вина, она не то, чтобы валится с ног, но мне так спокойнее.

Щелчок тяжелого замка отсекает нас от остального мира. В номере полумрак, не считая горящих на стенах приглушенных бра. Я пропускаю Крис вперед, задерживаюсь у двери, верчу в пальцах Клюс-карту. Чисто механическое действие, чтобы выиграть несколько минут и решить, как изолировать себя от нее в одном номере.

Невозможная задача. Может, продолжить ту дурацкую игру? В козе столько вина, что она явно не протянет долго, а у меня, как бы сильно я ее не хотел, нет никакого желания трахать бесчувственное тело.

Лихорадочно подбираю вопрос, на который она точно отреагирует, но… мозг уже не работает. Работает только невыносимое, уже точно болезненное желание сорвать с нее одежду.

Не помню, когда настолько сильно хотел женщину, но от желания выебать Барби просто темнее в глазах.

Я бросаю карту на тумбу у двери, собираюсь провести рукой по волосам, как-то успокоится — холодный душ мне точно не поможет — когда чувствую захват пальцев на моем локте, а потом рывок.

Тонкие руки обвивают мою шею.

Крис тянет меня на себя. Сильно. Отчаянно. Я выше ее на две головы, но от этого внезапного, дикого порыва на секунду теряю равновесие, вынужденно сгибаюсь и подаюсь вперед.

И ее рот впивается в мой.

Я чувствую довольный хрип, рвущийся с моих губ.

Она пьяная, смелая, без тормозов. Ее рот — жадный, горячий, пиздец какой требовательный. Барби целует так, будто умирает от жажды. Ее язык — маленький и ловкий — врывается в мой рот, дразня и уверенно провоцируя. А ей как будто и этого мало — кусает мою нижнюю губу, тянет на себя, пока не начинаю рычать от смеси боли и дикого, первобытного удовольствия.

У этого поцелуя вкус пиздец какого дорогого итальянского вина, но он не идет ни в какое сравнение со вкусом ее дыхания.

Мои руки рефлекторно ложатся ей на талию, хочу прижать ее к себе и показать, кто здесь главный. Хочу смять ее, поднять, распять на стене уже через секунду, потому что больше точно не выдержу.

Но она не дается — несильно, но настойчиво отталкивает, ускользает.

— Ну что за нетерпение… — шепчет, облизывая влажные от нашего поцелуя губы. Чуть тяжело дышит.

Я, опешив от такой наглости, делаю шаг назад.

Она тут же толкает меня в грудь, пока не упираюсь спиной в холодную, расписанную фресками стену у входа. Поддаюсь — кто же будет сопротивляться хмельной красотке, у которой на лбу написано, что она готова взорвать эту ночь чем-то очень неприличным.

Крис прижимается ко мне всем телом. Чувствую упругую напряженную грудь сквозь тонкий шелк ее блузки и мою рубашку. Охреневаю, когда ее бедро нагло втискивается между моих ног. Она смотрит на меня снизу вверх — взгляд блядский, поплывший. Щеки пылают.

Я ее так хочу, что ширинка до сих пор не лопнула только чудом.

Но… это точно она или просто слишком много вина?

— Коза, стой… — Не могу поверить, что эту хуйню только что сказал мой рот. — Ты же помнишь, что мы еблей ничего не решаем?

— Конечно, помню, — ее язык немного заплетается, но в целом я абсолютно уверен, что она прекрасно понимает, что собирается сделать, когда ее пальцы находят пуговицы рубашки. — Это не ебля, Авдеев, это — десерт.

И начинает меня раздевать. Медленно. Мучительно медленно.

Тонкие пальцы подрагивают — от алкоголя или от возбуждения, по хуй, — но она не торопится. Распечатывает меня, как конфету.

Пуговица. Ногти царапают кожу на моей груди.

Еще пуговица. Она проводит ладонью по обнажившемуся участку, поглаживает, дразнит.

Я стою, прижатый к стене, как долбанный экспонат, но позволяю ей делать все, что захочет — и меня от этого откровенно прет. Прет от ее наглости, от сорваных тормозов. От того, как то и дело облизывает губы с совершенно очевидными мыслями в голове.

Наконец, расстегнув мою рубашку до пояса, стягивает ее с плеч. Ткань цепляется за манжеты, и Кристина останавливается. Оставляет ее висеть на запястьях, как чертовы кандалы.

Отступает на шаг. Просто смотрит. Жрет меня глазами — жадно скользит взглядом по моей шее, по ключицам, по груди и животу. Замечаю, как сглатывает и как расширяются ее зрачки.

Что, коза, потекла?

— Боже… — В ее шепоте столько голода, что мой член в штанах становится каменным. — Авдеев, господи… Ты просто… идеальный. Хочу тебя всего языком облизать, а потом — съесть, веришь?

От ее откровенных признаний накрывает сильнее, чем от любого прикосновения.

— Сними блузку, Крис, — прошу, пока еще достаточно мягко, но в принципе реально готов разодрать на ней