— Ты сегодня выглядишь сногсшибательно, Хэдли, — говорит он сладким, как мед, тоном, хотя выражение его глаз совсем другое.

— Спасибо, — говорю я, садясь напротив. Когда я сажусь, кожа сиденья на моей коже как масло.

Йован занимает свое место, пока ведущий достает два меню откуда-то из другого зала. Передав нам меню, ведущий исчезает за дверями.

— Ты действительно хорошо выглядишь сегодня вечером, Хэдли. Я почти не узнал в тебе преступника, вламывающегося в дома.

Я закатываю глаза и открываю меню. — Я здесь не преступник.

— Тебе действительно следует следить за своим языком. Однажды из-за него у тебя будут неприятности. — Йован ухмыляется и откидывается на спинку стула. — Если ты любишь лобстеров, то суп просто изумительный.

— Я больше люблю бургеры, — говорю я, открывая раздел меню с бургерами.

Пока я ищу что-нибудь не покрытое трюфельным маслом или золотом, Йован хватает пульт дистанционного управления и начинает играть с цветом ламп над головой. В конце концов он останавливается на темно-синем тоне, который каждые несколько секунд меняется на чуть более светлый.

— Хочу ли я вообще знать, сколько будет стоить этот ужин? — Спрашиваю я, разворачивая меню и протягивая его ему. — Здесь нет никаких цен.

Йован пожимает плечами и вертит в руках другой пульт, пока не заиграет тихая инструментальная музыка. — Я бы не стал беспокоиться о стоимости. Я плачу за ужин.

Я переворачиваю меню и снова начинаю просматривать бургеры. Мое сердце колотится со скоростью мили в минуту, когда я просматриваю варианты ужина. Наконец-то я нахожу то, что звучит как нечто такое, что могло бы мне понравиться.

В основном я питаюсь теми немногими блюдами, которые умею готовить дома, и тем, что можно купить в ресторанах быстрого питания.

Появляется официант с бутылкой вина и разливает по бокалам, прежде чем принять заказ. Как только за официантом закрывается дверь, Йован поворачивается ко мне с таким взглядом, что у меня по спине пробегают мурашки.

— А теперь у меня есть к тебе несколько вопросов, — говорит он, беря салфетку и снимая серебряную ленту, которая ее скрепляет.

Он крутит серебряное кольцо на столе, изучая меня. Уголок его рта приподнимается.

— О чем ты хочешь поговорить? — Спрашиваю я, притворяясь невежественной, и тянусь за своей водой. Я делаю глоток и смотрю на него поверх края стакана.

— Хэдли, ты умная женщина. — Он перестает крутить оркестр. — Почему бы нам не начать с чего-нибудь простого?

— Это действительно зависит от твоего определения простого.

Он хихикает и качает головой. — Хорошо, если ты хочешь так играть, тогда я в игре. Расскажи мне о своем детстве.

— Ты называешь это простым? — Я усмехаюсь и откидываюсь на спинку стула. Я скрещиваю руки на груди и жду, что он скажет что-нибудь еще, но он держит рот на замке.

Эта бесящая ухмылка сводит меня с ума. Я не знаю, хочу ли я поцеловать его или убить.

— Тут не о чем говорить. Мое детство было дерьмовым, но оно сделало меня той, кто я есть.

Йован выгибает бровь. — Тебе придется объяснить это немного подробнее.

— Нет. Я ни за что не собираюсь разбирать с тобой свою детскую травму. Я не понимаю, какое это имеет отношение к тому, что ты хочешь знать.

Официант заходит в зал и ставит перед нами закуски. Крабовый соус, который ставят передо мной, очень аппетитный. Я беру один из маленьких крекеров и зачерпываю немного соуса, прежде чем отправить его в рот.

— Это потрясающе, — говорю я, пока официант наливает Йовану бокал вина. Когда официант протягивает бутылку мне, я качаю головой. — Нет, спасибо.

— Не пьешь? — Спрашивает Йован, когда официант выходит из зала.

— Как я уже сказала, дерьмовое детство повлияло на то, каким человеком я являюсь сейчас.

— Значит, ты никогда не пьешь?

Я пожимаю плечами. — Я этого не говорила. Я только согласилась, что я не большой любитель выпить. Время от времени я выпиваю бокал вина, но на этом все.

— Хорошо, тогда почему ты была в том доме?

Я съедаю еще немного крабового соуса, чтобы потянуть время. Когда он выгибает бровь и снова начинает крутить ленту, я знаю, что он теряет терпение.

Я не могу решить, счастлива ли я от того, что нажимаю на его кнопки так же сильно, как он нажимает на мои. Ему нужно понять, что он не контролирует меня, даже если мне действительно нужны его деньги.

Кроме того, выводить его из себя — часть моего веселья.

Есть что-то такое в том, что я вижу, как он теряет хоть на дюйм контроль, от чего по моему телу прокатывается волна вожделения. Я хочу увидеть, как он выйдет из-под контроля, прижав меня к стене, когда он войдет в меня.

— Что бы ни творилось у тебя в голове прямо сейчас, это заставляет меня думать, что ты замышляешь что-то недоброе, — говорит Йован мягким и страстным голосом, наклоняясь через стол.

— Ты, кажется, говорил, что я не могу играть с большими мальчиками? — Я мило улыбаюсь ему и наклоняюсь вперед, мое лицо в нескольких дюймах от его. — Разве это не означает, что я замышляю только хорошее?

— Перестань увиливать от ответа, Хэдли. Что ты делала в том доме?

Я приподнимаю бровь, услышав разочарование в его тоне. — Почему это так важно для тебя? Ты, кажется, очень интересуешься этим домом.

Он тяжело выдыхает, его рука сжимается в кулак, прежде чем расслабиться. — Мне нужно напомнить тебе, что пятьсот долларов зависят от твоего сотрудничества?

Я с трудом сглатываю и прикусываю язык, когда официант возвращается в зал с нашей едой. Я не утруждаю себя тем, чтобы притронуться к своему бургеру, и смотрю на Йована, обдумывая, как много я должна ему сказать.

Если он копнет достаточно глубоко или спросит Карлоса обо мне, у него будет вся история. Будет лучше, если я расскажу ему то, что хочу, чтобы он знал, чем позволю ему копаться в моей жизни.

— Я там жила до смерти родителей, — Говорю я, не называя причины, по которой я посещаю этот дом. Мне не нужно, чтобы он знал, что я скучаю по дому, где моя жизнь рушилась снова и снова.

— Хорошо, значит, ты раньше там жила. Это все равно не объясняет мне, зачем тебе идти в сгоревший и заброшенный дом после работы.

Я пожимаю плечами и беру свой бургер,