Глава 8

Обратная дорога в город превратилась в сюрреалистический, беззвучный кошмар. Я сидела на пассажирском сиденье машины Дмитрия, и мир за окном казался отстраненным, словно я смотрела плохое кино на размытом экране. Звуки не долетали до меня, приглушенные толстым слоем ваты, которым шок набил мою голову. Я видела, как другие машины проносятся мимо, как люди в них смеются, разговаривают, живут своей обычной жизнью, и не могла поверить, что я все еще нахожусь с ними в одной вселенной. Всего час назад я была одной из них. Теперь я была другой. Той, кого пытались убить.

Меня била крупная, неудержимая дрожь. Это был запоздалый, первобытный отклик тела на смертельную опасность. Зубы выбивали мелкую дробь, хотя я изо всех сил сжимала челюсти. Пальцы, скрюченные и непослушные, вцепились в край сиденья, и я не могла их разжать.

Дмитрий вел машину молча. Его профиль в полумраке салона казался высеченным из камня. Ни единого лишнего движения. Только побелевшие костяшки пальцев, мертвой хваткой сжимавшие руль, выдавали бушевавшую в нем бурю. Я видела в боковом зеркале его глаза — в них застыла ледяная, концентрированная ярость. Это была ярость не только на наших врагов. Это была ярость на самого себя. За то, что не предусмотрел. Не защитил. Допустил. Он, профессионал до мозга костей, пропустил удар. И этот удар чуть не стоил мне жизни.

Когда мы съехали с шоссе и погрузились в лабиринт городских улиц, он наконец заговорил. Его голос был хриплым и глухим, как будто он долго молчал.

— Мои ребята уже осмотрели твою машину. Предварительный вердикт однозначный.

Я молча повернула к нему голову.

— Тормозной шланг был аккуратно надрезан, — отчеканил он каждое слово. — Не перерезан полностью, а именно надрезан. Расчет был на то, что под давлением при резком торможении на высокой скорости он лопнет. Идеальное убийство, которое списали бы на техническую неисправность и несчастный случай. Никаких следов.

Я закрыла глаза. Подтверждение. Это было не мое воображение, не паранойя. Это был холодный расчет. Кто-то методично и хладнокровно спланировал мою смерть.

— Ты больше не останешься в своей квартире ни на час, — жестко сказал Дмитрий, и это прозвучало как приговор. — Они знают, где ты живешь. Они знают твой распорядок. Они знают все. Раз они пошли на такое, значит, ставки выросли до предела. Они могут добраться до тебя в любой момент.

В тот же вечер он перевез меня в безликую двухкомнатную квартиру в спальном районе на другом конце Москвы. Мы ехали по городу, который я когда-то любила и считала своим, и я чувствовала себя беглянкой, преступницей. Каждая проезжающая мимо полицейская машина заставляла сердце сжиматься. Каждый пристальный взгляд прохожего казался подозревающим.

Конспиративная квартира, которую он снимал для особо важных случаев, оказалась квинтэссенцией анонимности. Она была не просто безликой — она была агрессивно безликой. Дешевая, но новая мебел, расставленная так, словно ее только что выгрузили из коробки. Бежевые обои с невнятным рисунком. Линолеум под цвет дерева. Ни одной картины на стене, ни одного цветка, ни одной книги. Воздух пах чистотой и пустотой. Это было не жилье. Это был стерильный бокс, временное убежище, где не должно было остаться ни единого следа человеческого присутствия.

— Сиди здесь и не высовывайся, — приказал он. Его тон стал почти жестоким, но я понимала, что эта жестокость порождена его собственным страхом за меня. Он ходил по квартире, проверяя каждый угол, каждое окно.

— Вот «чистый» телефон. Звонить только мне. Тот, старый, больше не трогай. Вот ноутбук, тоже «чистый». Никаких соцсетей, никакой почты, кроме той, что я тебе создал. К окнам не подходи без необходимости. Дверь не открывать никому, даже если будут представляться полицией, пожарными или папой римским. Ясно?

Я молча кивнула.

— Еду и все необходимое я буду привозить сам. Раз в день. Если что-то экстренное — звони. Но лучше, чтобы экстренного ничего не было.

Он уходил. Я слышала, как он закрывает за собой дверь. Один щелчок английского замка. Второй. Третий, контрольный, на массивную задвижку. Звук захлопывающейся тюремной камеры.

Я осталась одна. В оглушительной, абсолютной тишине. Опустилась на пол посреди гостиной и только тогда позволила себе разрыдаться. Я плакала беззвучно, сотрясаясь всем телом, глотая слезы ужаса, бессилия и всепоглощающего одиночества.

Моя новая жизнь началась. Жизнь в клетке.

Дни тянулись бесконечно. Одинаковые, серые, пустые. Я просыпалась, долго лежала, глядя в потолок, потом заставляла себя встать, принять душ, съесть что-то из того, что вчера привез Дмитрий. А потом начиналось самое страшное — часы, которые нужно было чем-то заполнить. Я металась по двум комнатам, как тигр в клетке, измеряя шагами периметр своей тюрьмы. Пыталась читать книги, которые он мне приносил, но буквы расплывались перед глазами, не складываясь в слова.

Единственным моим развлечением, моей единственной связью с внешним миром стало окно. Окно, к которому он запретил мне подходить. Я часами стояла в стороне от него, за занавеской, и смотрела на чужой, незнакомый двор. Типичный московский двор-колодец. Детская площадка с облупившейся краской, лавочки, на которых днем сидели старушки, парковка, забитая машинами.

Поначалу это было просто наблюдение. Я изучала жизнь этого маленького мирка, как энтомолог изучает муравейник. Вот женщина из третьего подъезда каждое утро выгуливает таксу. Вот вечно недовольный дворник подметает асфальт. Вот подростки собираются вечером у турников.

А потом начала прорастать паранойя. Сначала маленьким, едва заметным семечком, а потом все сильнее, пуская ядовитые корни в мое измученное сознание.

Мне начало казаться, что за мной следят.

Одна и та же серая «Лада», постоянно припаркованная на одном и том же месте, чуть поодаль. Я убеждала себя, что это машина кого-то из жильцов. Но почему я никогда не видела, чтобы из нее кто-то выходил или садился в нее?

Человек в кепке, слишком долго гуляющий с собакой под моими окнами. Он не просто гулял. Иногда он останавливался и, как бы невзначай, поднимал голову, скользя взглядом по окнам. По моим окнам? Или мне это только кажется?

Возможно, это была паранойя, рожденная пережитым ужасом. Посттравматический синдром, как сказал бы психолог. Дмитрий, которому я робко рассказала о своих подозрениях, уверял меня в том же.

— Кира, это нормально, — говорил он по телефону. — Твоя психика ищет угрозу повсюду. Дом чист. Мои люди наблюдают за периметром круглосуточно. Никаких «хвостов», никаких подозрительных личностей. Постарайся расслабиться.

Я хотела ему верить. Отчаянно