Кэтрин Коулc
Пепел тебя
Пролог
ХЭЛСТОН
пять лет назад
— Продолжай идти. Продолжай идти. Продолжай идти.
Я повторяла эти слова снова и снова, хоть они уже едва срывались с губ. Они стали моей мантрой. Ровный ритм гнал меня вперед, даже если вой ветра глушил звук, а губы почти не шевелились.
Мои зубы яростно стучали, когда я изо всех сил пыталась заставить свои ноги продолжать движение. Свежие порезы на животе жгли, когда ветер хлестал по тонкой рубашке. Хотелось сорвать ее и сбросить все, к чему он прикоснулся.
Я щурилась, пытаясь разглядеть хоть что-то сквозь густые деревья и падающий снег.
Из груди вырвался всхлип, когда босая нога угодила на острый камень. Мне казалось, что снег уже отобрал у меня чувствительность, но я ошиблась.
Я сказала себе, что это даже хорошо. Значит, ноги еще не отмерзли — пока.
Я оглянулась. Тишина. Я больше не слышала его. Сначала он кричал мое имя в ночь, а потом умолк.
Тишина всегда хуже. Я поняла это на четвертый день. А потом были еще двадцать девять. Дни, когда я была уверена, что умру в той сырой, темной пещере. Дни, когда я иногда даже этого хотела.
— Продолжай идти.
Я сжала кулаки, тело тряслось, и я вонзила ногти в ладони, надеясь, что боль заставит меня двигаться. Ногти отросли — нечем было их подстричь. Но к боли я привыкла. Мой порог стал выше, и ногти, режущие кожу, почти ничего не значили.
Живот свело в жестокой судороге. Суставы ныло и тянуло, словно я та жестянка из старого фильма. Как же он назывался?
Вспышка головокружения накрыла меня, за ней поднялась волна жара. Я будто вспотела, будто пылала изнутри. Желание сорвать с себя тонкую рубашку стало почти нестерпимым.
Болело все — от кончиков пальцев на ногах до корней волос. Казалось, кожа трескается.
Я споткнулась и рухнула на колени. Ледяной снег был блаженством для раскаленной кожи. Я позволила себе упасть на спину. Благословенный снег. Холод просачивался в кожу, успокаивая.
С ветром донесся голос. Мне почудилось, что он зовет меня.
Слезы побежали по вискам. Это он. Он нашел меня.
Нужно подняться. Бежать. Сражаться.
Но я не могла. Может, мне повезет, и он наконец меня убьет.
Надо мной что-то шевельнулось — силуэт.
— Хэлстон?
Голос был низким, шероховатым, словно его прошли наждачной бумагой. Но в нем было что-то успокаивающее, мягкое. Не так, как у того мужчины.
— Вот черт, — проворчал другой. — Она что, в ночной рубашке? На улице девять градусов мороза.
— Сообщи, — резко бросил тот, что стоял надо мной.
Силуэт снова качнулся над лицом, то приближаясь, то уплывая. То четко, то туманно. Но каждый раз, когда зрение прояснялось, меня поражала его красота: темные волосы, густая щетина на резкой линии челюсти, нос, будто когда-то сломанный. А глаза…
Глубокая синь. Я будто тонула в этих озерах. Добрые. Не злые. Не такие, как те коричневые, полные ярости.
— Хэлстон, теперь ты в безопасности. Мы тебя вытащим. Скажи, где болит?
Я услышала, как второй мужчина диктует цифры, затем — треск рации.
Я открыла рот. Попыталась что-то сказать. Но ни звука.
Мужчина наклонился, достал что-то из рюкзака.
— Надо согреть тебя.
Он потянулся укрыть меня одеялом и застыл. Резко поднял голову и посмотрел на напарника.
— Она в крови. Ее порезали.
Второй выругался:
— Остальные будут тут через тридцать минут.
— Надо согреть ее. У нее переохлаждение.
Они задвигались вокруг меня.
Синие глаза склонились ближе.
— Нужно тебя перенести. Будет больно. Но иначе мы тебя не согреем.
— Нет, — хрипнула я. — Жарко.
Боль мелькнула в этих прекрасных синих глазах.
— Тебе кажется, что жарко. Тело тебя обманывает. Мы должны тебя перенести. На счет три. Раз. Два. Три.
Огненная боль пронзила меня, когда мужчины подняли и переложили куда-то. Но я не издала ни звука. Это стало инстинктом. Ему всегда нравилось, когда я кричала. Я научилась молчать и не давать ему этой власти.
По краям зрения плыло темное марево.
Чья-то рука сжала мою.
— Хэлстон, не теряй сознание.
Эти бездонные глаза заполнили весь мой мир. Такие красивые.
— Синий, — прошептала я.
Он сжал мою руку сильнее.
— Хэлстон!
Но я уже уходила под воду. И мне было все равно. По крайней мере, на краю темноты меня встречала доброта.
1
ЛОУСОН
Настоящее
Я зажмурился от утреннего солнца, хлынувшего в спальню, и попытался убрать вес с больного плеча — того самого, что я повредил еще в школе на бейсболе. Но пошевелиться не вышло. Черт, я едва мог дышать: маленькая пятка упиралась прямо в диафрагму.
Шестилетний ребенок не должен обладать такой силой. Но Чарли спал так, будто его заперли в клетке и он пытался вырваться. Пинался, махал руками. Однажды даже поставил мне фингал. Объяснять это на смене было очень весело.
Сейчас он лежал поперек моей огромной кровати, и у меня оставалось меньше тридцати сантиметров свободного пространства, а пятка глубоко въедалась в живот. По крайней мере, в лицо не попал — уже неплохо.
Будильник заорал на тумбочке, и я дотянулся через маленький клубок в кровати, чтобы его выключить. Глаза жгло, будто кто-то плеснул туда кислоту.
Кофе. Срочно нужен кофе. Желательно в виде капельницы, которую можно носить с собой весь день.
Я снова опустил голову на подушку, и в этот момент Чарли дернулся — его ноги взметнулись и одна врезалась мне прямо в пах.
Сдавленный звук, вырвавшийся у меня, был похож на стон раненого зверя, который переживает переходный возраст. Я прикусил щеку так сильно, что почувствовал кровь.
Чарли потянулся, даже не подозревая, что только что лишил меня шансов когда-нибудь иметь еще детей. Хорошо, что трое, которые у меня уже есть, — более чем достаточно.
Он причмокнул губами.
— Доброе утро.
Я вдохнул носом, выдохнул ртом, пережидая боль.
Брови Чарли сдвинулись.
— У тебя странное лицо, пап.
Я выдохнул последний раз.
— Просто устал, малыш.
Он расплылся в улыбке.
— Я отлично выспался.
Ну конечно. И даже несмотря на риск для моей жизни и здоровья, я не мог отказать, когда мой шестилетний появлялся в дверях после кошмара.
Я посмотрел на своего пацана — темные волосы торчали в разные стороны. Кошмаров у него было больше, чем у старших братьев. В животе неприятно заныло: а вдруг прошлое так засело
