От сидения на коленях на цементном полу подвала у меня замерзли ноги. Я встаю, разминаюсь. На бабушкин список падает тонкая полоска солнечного света.

– Папа! – кричу я, подойдя к лестнице. – В каком году родилась бабушка?

– В тысяча девятьсот сорок шестом. Послевоенный ребенок. А что?

В начале десятого класса ей было шестнадцать, прямо как мне. С шестьдесят второго года прошло больше пятидесяти лет. Готова поклясться, бабушка носила крутейшие очки «кошачий глаз», а по вечерам в пятницу похихикивала над своим молочным коктейлем вместе с парнем-спортсменом, который никогда не обманывал ее с какой-нибудь BubbleYum.

При воспоминании об обиде ко мне возвращается чувство, будто меня ударили в живот. Боже, где же этот воинственный смурф с молотком из сна, сейчас он мне нужен как никогда. Он мог бы стать моим мультяшным наемным убийцей и преподать Джереми хороший урок. Не смертельный, нет. Игрушечный молоток будет в самый раз. Главное, чтобы было больно.

Я беру ручку и переворачиваю страницу блокнота.

Десятый класс Мэллори: Планы на учебный год, составленные в начале октября:

1. Джереми. Наорать на него? Воздвигнуть мавзолей в его честь? Попросить разрешения вернуться к нему? Сделать вид, что ничего не произошло?

2. Зарыть свой мобильник в огороде. Еще один звонок – и… Я не знаю. Все-таки хорошо, что у меня нет молотка.

3. Стать сильной. Ну или по крайней мере перестать быть слабой.

4. Надеть бабушкино синее платье куда-нибудь, где меня увидит Джереми, чтобы он забыл BubbleYum и вспомнил вчера, когда мы лежали у него на кровати и он назвал меня красивой.

5. Э… Найти хобби?

Ужасный список. Каждый пункт не предполагает достижения цели, а лишь доказывает, насколько моя жизнь завязана… точнее, была завязана на Джереми. А бабушкин список более динамичный, более искренний. Думаю, в свои шестнадцать она жила гораздо интереснее, чем я сейчас – простой беззаботной жизнью. Сшить платье к выпускному? Серьезно? И это главная драма? Чудеса.

Я сижу в кресле-качалке, поглаживая старую древесину ручек. Возможно… возможно, именно в этом кресле мой прапрадедушка стругал мыло. (А был ли у меня вообще прапрадедушка? В моей сегодняшней фантазии – да.) В комнате царит сладковатый, слегка плесневелый дух прошлого: запакованные в коробки истории и артефакты из богатой на события, полнокровной жизни, прожитой в открытиях, путешествиях и изменении мира к лучшему – именно этим занималась бабушка, работая в своей благотворительной организации «Последний шанс». Всего этого она достигла благодаря незамысловатым юношеским начинаниям.

Интересно, удалось ли ей тогда встретить красивого внимательного парня, и через сколько свиданий они в первый раз поцеловались? Действительно ли они проводили все время в беседах о жизни, о любви и об американской мечте? Ведь ничего, кроме черно-белого телевизора, у них не было, поэтому они, наверное, только и делали, что болтали. В том числе по телефону, конечно, но в основном лично. Не так, как сейчас: когда я иду в магазин за травяным чаем для больной сестры, а парень рядом со мной вдруг начинает обсуждать, с каким вкусом лучше брать рис быстрого приготовления. Разумеется, я отвечаю «со вкусом курицы», но тут же обнаруживаю, что он говорит по гарнитуре со своей женой. Он еще и на меня смотрит как на сумасшедшую, как будто разговаривать с воздухом – это нормально, и все равно покупает рис с говядиной. С говядиной? Серьезно?

Я перестаю раскачиваться. Хочу жить в мире, где нет места разговорам с пустотой и компьютерным романам. Неужели я многого прошу?

В тысячный раз звонит телефон. Я смотрю на дисплей. Джинни. Сестра – хранительница моих секретов. Если бы я кому-то и могла рассказать о BubbleYum, так это ей. Ради того, чтобы услышать голос сестренки, можно даже нарушить телефонное воздержание.

– Привет! – говорю я.

– Где ты была? Опять потеряла телефон? – спрашивает Джинни. – Сейчас не время терять мобильник.

– Почему сразу «потеряла»? Просто его игнорировала.

– Ну и как, пальцы не зудят от недостатка технологий в организме?

Не зудят. Они горят. За последние двадцать четыре часа я семьдесят восемь раз тянулась за телефоном. В половине случаев для того, чтобы позвонить Джереми, а еще меня так и тянуло сразу же выложить в Friendspace каждый малейший шаг. Мне приснился смурф-убийца! Я узнала, что мой парень – кибербабник! Откопала список пятидесятилетней давности!

Соцсети – это просто способ ежедневно напоминать виртуальной вселенной о своем существовании путем рассылки текстов и обновлений избранным друзьям. Вот я понятия не имею, что случилось с моими френдами за последние двадцать четыре часа. Это все равно что, живя в пещере, иметь лампочку прямо над головой, но никогда ее не включать. «Один день проживу и без телефона, спасибо».

– Давай начнем с простого, – предлагает Джинни. – Ты нашла фотографии бабушкиного тайного ухажера Эдуардо? И если да, он там верхом на коне? А сколько у него пуговиц на рубашке расстегнуто?

От слов о «тайном ухажере» меня потряхивает, но не сильно – все-таки связь с моей нынешней ситуацией слишком зыбкая. Я закатываю глаза. Джинни на два года младше меня, и при этом намного остроумнее. Искрометнее. И фигура у нее более женственная. Да и вообще она красивее.

Но это не мешает мне ее любить. Как правило.

– Судя по твоему молчанию, либо он совсем без рубашки, либо ты закатываешь глаза, что маловероятно, потому что шутка удачная, согласись. Я ее придумала еще час назад. Спасибо, что наконец-то взяла трубку и дала мне возможность пошутить.

– Ты закончила свой монолог? Просто у меня вчера был худший день в жизни.

– Что, у Эдуардо такие страшные волосы на груди? Седые и кудрявые?

– Эту шутку ты тоже припасла специально для меня?

– Она была последняя, – вздыхает Джинни. – Ладно, давай обсудим твоего интернет-гиганта. Это ведь ты вчера во Friendspace назвала своего бойфренда придурком?

– Да.

– Ты это сделала, потому что…

– Он правда придурок, – перебиваю ее я.

– Согласна, конечно – но откуда такие душевные перемены?

Я рассказываю ей все. Как мы целовались, и про Джеймса Тейлора, и про Джереми в кимоно – вплоть до разновидности сальсы. Она слушает молча, лишь изредка вставляя «ммм…». Я нарочно говорю монотонным голосом. Если получится сохранить бесстрастный тон, может быть, и сердце останется спокойным. Закончив хладнокровный отчет, я слышу, как