вешалке. Тетка выгладила его, и тяжелый дорогой атлас струился идеальными складками. Я не выбирала это платье — выбирала тетка из каталога, привезенного с «той» стороны. А может и вовсе не она. Платье было слишком хорошим для ее безобразного вкуса. Предельно простое и одновременно безупречное. Приталенное, с длинными узкими рукавами по самую кисть и скромным вырезом, украшенным крошечными круглыми перламутровыми пуговицами. К платью полагалась длинная тончайшая вуаль и венок из живых апельсиновых цветов, законсервированных каким-то мудреным способом. Кажется, он назывался флердоранж. Символ невинности. Говорят, такие венки были очень древней традицией. Древней уже тогда, до катастрофы.

Я ненавидела это платье. Сердце кольнуло от желания сорвать его с вешалки, бросить под ноги, истоптать, порвать… но моя проблема не решалась так просто. Всего лишь не будет платья, но это не отсрочит свадьбу.

Я выключила лампу, чтобы не видеть. Легла на кровать. Слез не было — кажется, я уже выплакала все, что могла. Внутри осталась лишь гулкая пустота. И холод. Будто я была уже не живой. Я бы хотела уснуть и не проснуться, навечно окунуться в спокойную спасительную темноту, тишину. И падать, падать бесконечно. Но даже в непроглядной черной мгле до ушей доносился навязчивый стук. Тетка… Чего ей еще?

Я с трудом открыла глаза и даже подскочила на постели: за открытым окном было уже утро. Я с ужасом посмотрела на дверь, слыша теткин крик:

— Софи! Софи! Отопри! Иначе я ломаю дверь!

Глава 4

Тетка долбилась в дверь с особым остервенением. А я просто молчала. Свернулась на постели, стараясь, стать как можно меньше. Я хотела исчезнуть.

— Софи! Софи!

Взгляд скользнул по проклятому подвенечному платью, и я накрылась одеялом с головой, сжалась. Не хочу… Не хочу! Сама церемония меня не слишком волновала. Потом меня до вечера будут таскать по Кампаниле, как тряпичную куклу, выставлять напоказ. А когда закончится этот проклятый праздник… От мысли, что окажусь с Марко наедине, меня бросало в холодный пот. Я невольно вспомнила вчерашний поцелуй, и хотелось завыть. Вчера он даже ничего не сделал… Сегодня между нами больше не будет преград, не будет его обета, который он, в силу своей странной веры, все же чтил. Теперь же сама церковь даст ему все права. И никто, ни одна живая душа не осмелится встать между хозяином Кампанилы и мной. И всем будет плевать, что со мной станет. Даже тетке Мариките.

Она, все же, сломала дверь. Этот оглушительный звук был похож на взрыв. Да, я бы предпочла, чтобы все тут взлетело на воздух, ко всем чертям!

Тетка содрала с меня покрывало и смотрела сверху вниз. Она искала обещанные вчера синяки и до смерти боялась. Ее щеки были красными от проступивших нервных пятен, необъятная грудь колыхалась, как буи на волнах. Она уже безобразно накрасилась и сделала прическу. Навертела на макушке пирамиду, украшенную цветами. За теткиной спиной я различила вчерашнего «хвоста» в приличном сером костюме, Джонатана, а у дверного проема жалась Джинни в милом розовом платье — единственная, кого я хотела сейчас видеть.

Тетка выдохнула с нескрываемым облегчением. Повернулась к «хвосту», кивнула, приторно улыбаясь:

— Все в порядке. Просто волнуется, как и все невесты. Это простительно… Это даже хорошо.

Джонатан окинул меня цепким взглядом и вышел.

Тетка тронула за плечо:

— Вставай, вставай, деточка… У нас столько дел — голова кругом. Уже Люсия-парикмахерша пришла. — Она кокетливо тронула пирамиду на голове: — Видишь, как причесала! Прям, чудо! Все только тебя ждут. В церкви надо быть в полдень, а сейчас уже почти восемь. Вставай!

Видя, что я не реагирую, она обратилась к Джинни, которую всегда держала за третий сорт:

— Миленькая моя, вот хоть ты поговори с ней… Тебя послушает.

Надо же, Джинни стала миленькой… Я облизала пересохшие губы, посмотрела на тетку:

— Оставь нас одних. Выйду сейчас. Обещаю.

Та не возражала — была готова на все, лишь бы прошло гладко. Многозначительно кивнула и выплыла в коридор. Я посмотрела на Джинни:

— Прикрой.

Подруга закрыла дверь. Задвижка была сорвана с «мясом» и скорбно болталась на одном гвозде, щетинясь пучком щепок. Плевать — я в эту комнату больше не вернусь, даже если очень захочу. От этой мысли почти затошнило. Я, наконец, села на кровати, уткнулась лицом в ладони. Почувствовала, как Джинни опустилась рядом и обняла. Молчала, положила подбородок мне на плечо. Что она скажет? Она все знает и понимает, не хуже меня. Разве что, не она сегодня ритуальная жертва.

Наконец, Джинни вздохнула:

— Времени, правда, нет. Он будет недоволен, если ты опоздаешь в церковь.

Я это и без нее знала. Боялась до одури, но одновременно хотела хотя бы опоздать. Чтобы хоть чем-то выразить свой протест. Но не смогу даже этого. Все они привезут меня силком, сдадут из рук в руки, лишь бы только Марко был доволен. Все здесь ради него.

Я посмотрела на Джинни:

— Знаешь, чего еще я очень боюсь?

Она настороженно замерла.

— Что больше никогда тебя не увижу. А если и увижу, то издали, и, уж точно, не смогу поговорить. Я боюсь, что он запретит.

Подруга опустила голову:

— Я думала об этом…

И стало совсем мерзко. Если Джинни думала о том же, значит, так и будет.

Она вздохнула, будто всхлипнула, натянуто улыбнулась:

— Значит, будем общаться записками, как древние заговорщики.

Я даже нахмурилась:

— Как? Не думаю, что у меня будет возможность где-то оставить записку. Он не выпустит меня без охраны. Если… вообще выпустит…

— Он каждое воскресенье ходит в церковь. И тебя, разумеется, заставит. Просто скажи, что особо чтишь Черную Деву Марию, ту, в правом пределе, которая уцелела после взрыва. И каждый раз ходи ей поклониться. Это он точно позволит. И усерднее ноги целуй.

Я замерла:

— И?..

Джинни снова улыбнулась, на этот раз искренне:

— Под ее левой ногой есть щель. Туда хорошо заходит сложенная вчетверо бумажка. Я уже проверяла. Как склонишься ноги целовать — так мою вытащишь, а свою вложишь. И никто не заметит. И мы будем все знать друг о друге.

Я тоже улыбнулась, старалась, чтобы выглядело искренне. Но не слишком разделяла оптимизма Джинни. Я не могла угадать, как все сложится, и вполне допускала, что Марко может меня вообще не выпустить из дома. Даже в церковь. Но сейчас это меня не слишком волновало. Все это казалось таким далеким. В отличие от сегодняшней ночи. Я думала только об этом.

Я снова посмотрела на